— Мерзавец, — пробормотал пленный.
Майор Вольф пропустил оскорбление летчика мимо ушей. Оно даже позабавило майора. Оно не мешало, оно скорее помогало идти к цели.
— Так вот, лейтенант, — сказал майор Вольф. — Запоминайте. Мораль — одно из величайших зол, полученных человечеством в наследство от прошлого. Мораль унижает и подавляет настоящую, сильную человеческую личность. И знаете, в чьих интересах? В интересах капитала, жидовского капитала, лейтенант, давно завладевшего миром. Ибо, внушая людям, что следует строго соблюдать нормы морали, захватившие мир жиды крепко держат людей в руках. А сами-то они, Телкин, никакой морали не признают! Не признают, уверяю вас! Они большие политики, а что такое политика, лейтенант? Политика — это самое гнусное нарушение всяких моральных норм, и ничего больше!
Лицо пленного пошло красными пятнами.
— Ишь ты! — сказал он. — Собственному фюреру по самую завязку выдали! Как вас гестапо терпит, а? Ведь это ваш фюрер морали не признает!
— Никто из умных политиков теперь ее не признает, Телкин, — сказал майор. — Бросьте правоверного разыгрывать! Не с политруком говорите… Вы хоть поняли, для чего я столько времени на вас трачу?
Пленный быстро взглянул на майора.
— Как не понять! Хотите убедить, что подлец и честный человек одно и то же. И что только дураки честны, а умные все мерзавцы!
Майор Вольф улыбался.
— Не утрируйте! Не утрируйте! Я хотел сказать совсем иное: всякий умный человек должен быть хозяином своей судьбы! В критические минуты он должен становиться выше заурядных взглядов толпы.
— А я дурак, repp майор! — с издевкой сказал пленный. — Понимаете, дурак! У меня даже фамилия со значением: Телкин. Телок, одним словом, несмышленыш. Выходит, не на того вы напали, герр майор!
Майор покачал головой. Укоризненно покачал.
— Нет, вы не дурак, Телкин, — сказал он. — Вы далеко не дурак. Просто вы попали под власть коммунистических пропагандистов… Но вы не дурак. Вы даже остроумны. И мне вас жаль.
Он вздохнул, передвинул бювар.
— Местное слово, мне вас жаль! И поскольку вы все равно отвечать на мои вопросы отказываетесь, не стану я, пожалуй, с вами возиться. Отпущу я вас с миром.
Пленный с прищуром поглядел на майора.
— Гестапо грозите?
— Да что вы?! Зачем?! Нет!.. Просто отпущу!.. Вы были бы рады, если бы я вас отпустил?
Теперь майор не отрывал взгляда от пленного, подмечая каждое движение Телкина.
— Не отпустите… — глухо сказал пленный.
— А если все-таки отпущу? Представьте себе, что отпущу! Что бы вы стали делать? А? Рассказывали бы о фашистских зверствах?
Пленный, видимо, мучительно колебался, медлил с ответом, не мог решиться…
— Так что же вы бы стали делать, Телкин?
Пленный резко выпрямился, подался к майору:
— Я?.. Вырвись я… Я бы вас еще не так утюжил, как раньше! Не так! Потому — теперь вблизи повидал!
Майор спокойно ждал, пока ярость пленного выдохнется. Он знал — долго это не продлится. Должен наступить спад.
Пленный отер забинтованной рукой губы и обмяк на своем стуле.
— Мне все понятно, — спокойно сказал майор, решив, что пора нанести удар. — Мне-то все понятно, лейтенант. Даже то, что сами вы еще не поняли.
Майор рывком поднялся с кресла.
— А куда бы вы от меня пошли, Телкин? — резко спросил он. — Куда? В армию? В свой полк? Да кто бы вам воевать позволил?! Вы что, младенец?
Вольф подметил, что пленный растерян.
— Вы попали в плен, Телкин, — напористо сказал Вольф. — Это несчастный случай, да! Вы сопротивлялись, да! Но кто вам поверит? И кого это интересует?! Вы что, не знаете выражения: «Советские офицеры в плен не сдаются!»?.. Знаете? И знаете, кому это выражение принадлежит? Так зачем вы тут дурака валяете, лейтенант? Ни в какую армию вы бы не вернулись. В самолет бы вас не посадили. Вас посадили бы в «смерш»! Знакомо вам это название?
Замешательство летчика было явным.
— У вас нет выбора, лейтенант! — стремительно продолжал майор. — Мы вас не тронем. А ваши же контрразведчики расстреляют. Побывав в плену, вы, по их понятиям, продались, пошли на службу в гестапо. Для них вы все равно будете шпионом и предателем. И вас расстреляют. Так из-за чего вы тут копья ломаете? Только из-за того, чтобы от «смершевской» пули погибнуть? Но если так, вы действительно неумны, Телкин! Неумны!
Пленный сгорбился так, что почти касался лицом коленей.
— Нет… — казалось, через силу выговорил он. — Меня не расстреляют… Поверят.