Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь угадать свою судьбу, и, не угадав ее, поник.
— Откуда русский знаешь? — спросил Бунцев.
Солдат потянулся к нему.
— Мой отец был пленный прошлый война. Он учил… О! Отец уважал русский народ! Царь долой, капитал долой, социализм — хорошо!.. Отец — шуцбунд, понимайт? Его бил расстрелять… Мы — рабочий…
Он торопился, от волнения путался в словах.
— Ладно, — сказал Бунцев. — Разберемся.
— Я не есть фашист! — торопился солдат. — Нейн! Я — Вена! Понимайт? Остеррейх! Вена!
— Не хочется помирать-то, — сказал Телкин.
Бунцев искоса глянул на штурмана, но тот не заметил бунцевского взгляда.
— Остеррейх! — твердил солдат. — Нихт фашист! Рабочий! Мобилизация… Понимайт?
В ложбине тянуло холодком, но лоб солдата взмок.
— Рабочий! — тоскливо повторил солдат.
— Переведи, что его никто не собирается расстреливать, — приказал капитан Нине. — Если даст показания, правду скажет, мы его не расстреляем.
Солдат напряженно выслушал перевод, закивал, быстро-быстро заговорил, что-то объясняя Нине.
— Уверяет, все скажет, что нас интересует, — перевела Нина. — Говорит, что не хотел воевать, но у него жена, двое детей, побоялся скрываться от мобилизации… Просит сохранить жизнь. Обещает помогать.
— Вояка! — сказал штурман.
Бунцев нахмурился.
— А ты бы хотел, чтоб он до конца Гитлеру верным оставался? Думать надо, Толя! Это же все-таки не Крупп какой-нибудь.
— Да ладно! — сказал штурман. — Как в плен попадут — сразу они все рабочими становятся!
— Глупо. Посмотри на него. Факт, рабочий.
— Ну, пусть рабочий. А не попал бы к нам — завтра в нас стрелял бы.
— Верно, — сказал Бунцев. — Но он попал. Уловил разницу или доходчивей объяснить?
— Я улавливаю, — сказал Телкин.
— Ты зачем воюешь? — резко спросил Бунцев.
Штурман оторопело уставился на командира.
— Я спрашиваю, зачем ты воюешь? — повторил Бунцев. — Ты можешь мне ответить?
— Странный вопрос, — темнея от обиды, сказал штурман.
— Ну, тогда я скажу тебе, зачем я воюю, — сказал Бунцев. — Тебе трудно, видать, а я скажу… Я воюю за свою Родину, за свободу своего народа. А это значит, что и за свободу немецкого народа! И я не уничтожать немцев собрался, а от фашизма их спасти.
— Элементарно, — обиженно сказал Телкин.
— Вот и усвой эту элементарную истину, — посоветовал Бунцев.
Пленный напряженно вслушивался в разговор.
Торжественные похороны жертв русских парашютистов были назначены в Наддетьхаза на десять часов тридцать минут утра. Здание ратуши, где установили гробы с телами эсэсовцев, Миниха, Аурела Хараи, капитана Фретера и его водителя, с рассветом украсили траурными флагами и государственными флагами Германии и Венгрии.
В десять в ратушу прибыл оркестр городского гарнизона, и в зале ратуши зазвучали траурные марши.
На похороны явились чины СС, работники разведотдела армии, офицеры армейского штаба, верхушка салашистской организации Наддетьхаза.
Ровно в десять тридцать состоялась церемония прощания с погибшими.
Она не затянулась. События на фронте развивались слишком неблагоприятно, чтобы старшие офицеры могли оставаться в ратуше более получаса. Их ждали неотложные дела.
Тем не менее похоронный кортеж растянулся почти на полверсты: офицеры, которые не могли лично проследовать на кладбище, оставили для участия в процессии свои автомобили, а взвод немецких солдат и около роты охранников из «Скрещенных стрел», не считая оркестра, составили вполне внушительное сопровождение.
За гробами, установленными на пушечных лафетах и усыпанными хризантемами, истово дуя в трубы, ударяя в тарелки и барабаны, первыми шествовали музыканты.
За музыкантами медленно, по-черепашьи ползли автомобили. За автомобилями шли солдаты…
Штурмбаннфюрер Раббе считал для себя обязательным отдать последний долг Гинцлеру и его подручным. Машина гестаповца шла сразу же за автомобилем, принадлежащим генералу Фитингофу, и машинами заместителей командующего.
Раббе с каменным лицом сидел возле своего шофера. Событие требовало сосредоточиться на возвышенных мыслях, требовало отрешения от всех преходящих забот, и штурмбаннфюреру удавалось сохранять на лице выражение возвышенности и отрешенности. Но мысли Раббе были далеки от узких улочек, по которым шествовал кортеж и от самих погибших. В конце концов воскресить их Раббе не мог. Наиболее достойным ответом на смерть солдат и офицеров были бы не эти заунывные вопли труб, не эта жалкая мишура обряда, а поимка русских парашютистов, виновных в случившемся. Но как раз с поимкой и уничтожением парашютистов дело обстояло донельзя плохо. Вернее, их просто до сих пор не обнаружили…