Но сейчас он чувствовал: мир зла не так легко уязвим. Он ведет борьбу не только на линии фронта, где терпит поражение за поражением и рушится под напором советских войск. Этот проклятый мир зла многообразен. Этот мир зла проникает и в светлый, добрый советский мир, отравляя его подозрительностью, равнодушием к судьбам других, боязнью думать к высказывать свои мысли, если до тебя их не высказали другие…
Телкин чувствовал: мир зла страшен. Но этот мир еще жил и в нем самом, и штурман мучился пришедшими к нему мыслями, пугался их неприкрытой наготы.
Он еще ниже опустил голову и закрыл глаза.
— Да что же это со мной? — с тревожной тоской думал Телкин. — Да что же это?..
Карл Оттен проснулся от тихого подергивания. Его дергали за руки. Он пошевелился и тотчас услышал тихий, еле различимый, прерывистый шепот охранника венгра:
— Руих… Руих…
Вечерело. Небо опустилось на кусты, на ложбину, и Карл сразу заметил, что охраняющий их русский офицер сидит, погруженный в раздумья, и настолько занят ими, что позабыл о пленных.
Остальные русские спали.
— Делайте вид, что спите, — шепнул охранник. — Сейчас я перетру ремни…
Вот почему Карлу померещилось, будто его дергают за руки! Венгр хотел освободиться!
На миг в душе Карла Оттена вспыхнула надежда. Снять ремни, схватить оружие, открыть огонь…
Он тяжело задышал.
«А что сказать командованию?» — спросил осторожный Карл Оттен.
«Скажу, что был захвачен врасплох, оглушен, — тут же ответил другой, готовый на все Карл Оттен. — И вырвался при первой возможности!..»
«Но ты отвечал на вопросы русских, рассказывал правду!» — сказал осторожный Карл Оттен.
«Никто этого не узнает! — быстро возразил второй Карл. — Никогда! Да! Да!» Он мог освободиться, мог перебить русских и вернуться в свою часть, к своим…
К своим?
К кому — к «своим»?
Полковник Хаузер был ему «свой»?
Нацисты были «своими»?
Вся эта бандитская шайка, захватившая Австрию, втравившая немецкий народ в губительную войну, была ему «своей»?
К чему, собственно, он должен вернуться?
К убийствам? К безнадежной бойне? К домовладельцу, выгнавшему их с Хильдой за невзнос квартирной платы, когда Хильда ходила на восьмом месяце беременности? К начальнику цеха на обувной фабрике, к этой толстой свинье, совращавшей молоденьких девчонок, которых пугал тем, что сообщит об их неблагонадежности? К соседу Шницлеру, этой фаршированной глисте, вступившей в национал-социалистическую партию, чтобы не попасть на фронт и обеспечить тепленькое местечко в тылу? К вечному страху, что на тебя донесут? К привычке вечно отмалчиваться? К рабской покорности, с какой тебя приучили отдавать ненавистное фашистское приветствие?..
Русским ничего не стоило прикончить тебя, как они прикончили Хаузера.
Но они тебя не прикончили. Они пожалели в тебе человека. Они верили, что ты человек, а ты хочешь вернуться туда, где в тебе вытравили человека.
— Нет, — тихо сказал Карл Оттен охраннику. — Нет!
Тот не слышал. Перетирал ремни и следил за русским офицером. Следил, не отрывая глаз. И Карл Оттен ощутил, как ремни лопнули.
Казалось, звук лопнувших ремней мог бы разбудить мертвого, но русский не шелохнулся.
Карл двинул кистями рук. Ремни спали. Он пошевелил пальцами. Они затекли, подчинялись плохо.
— Хватайте автомат… — одним дыханием сказал охранник. — Автомат!
Он подбирал колени, готовясь к прыжку.
— Стой! — хрипло сказал Карл.
Охранник уже не слышал ничего. Он вскочил и бросился на спину караулившему их офицеру. Карл вскочил следом. Дотянуться до автомата было парой пустяков. Но, боясь стрелять, он схватил автомат за ствол. Охранник осел и повалился на спину.
На приглушенный крик офицера первой вскочила маленькая русская женщина. Проснулись русский капитан и старый венгр. Капитан направил на Карла пистолет.
— Вот… — сказал Карл Оттен. — Я, кажется, ударил слишком сильно…
Русский капитан опустил пистолет.
Маленькая женщина подошла к охраннику, заглянула ему в лицо и выпрямилась.
— Не понимаю как… я не спал… — сказал офицер, чуть не упустивший пленных.
Он стоял, уронив руки, повесив голову.
Русский капитан не смотрел на виновного. Он приблизился к Карлу и протянул ему руку.