В седьмом часу заморосил мелкий, холодный дождь. Отряд готовился к выступлению. Карл уверял, что знает все контрольно-пропускные пункты и все деревни, где есть гарнизоны. Он обещал провести товарищей мимо опасных мест.
Посоветовавшись с Кротовой, Бунцев приказал ему:
— Переоденься.
И указал на мундир полковника Хаузера.
Карл смутился.
— Вы еще не верите мне?
— Верю, — сказал Бунцев. — Только мне нужно, чтобы ты полковником стал.
Нина растолковала Оттену, что задумано русским капитаном, и бывший шофер Хаузера, помявшись, натянул на себя мундир. Мундир сидел мешковато.
— Ночью сойдет, — решил Бунцев, осмотрев Оттена. — Ничего, не смущайся.
Он глянул на Кротову.
— Ну, а что с этим делать? — и кивнул в сторону неподвижно лежащего охранника.
— Уже неопасен. Можно идти.
— Ты уверена? — спросил Бунцев.
Мгновение Кротова медлила.
— Можно идти, — твердо сказала она.
Бунцев подал команду, и отряд потянулся к выходу из ложбинки. Миновали кусты, вышли на открытое.
— Не отставай, — сказал Бунцев радистке.
— Не отстану.
Капитан сделал несколько шагов и вдруг остановился.
— Ольга! А где винтовка этого?.. Забыла?!
Радистка не отвечала. Послышался треск кустов. Оба обернулись. Бунцев схватил автомат, но радистка быстро отвела его руку. И в тот же момент из кустов показался охранник. Он вскрикнул, поднял оружие, и капитан не успел ни присесть, ни отшатнуться, как сумрак разорвала вспышка, раздался грохот и отчаянный вопль метнулся над степью и оборвался…
— Что? — не понимая, спросил Бунцев.
— Теперь уже все, — сказала радистка, всматриваясь в скрючившееся возле кустов тело.
— Что «все»?
— Все. Я ствол винтовки землей забила, — сказала Кротова. — Сам себя казнил, подлец.
Сбежавшиеся к командиру люди молчали.
— Надо быстрей уходить, — сказала радистка. — Взрыв могли услышать.
— Да, — сказал Бунцев. — Пошли, товарищи.
Ободок эсэсовской фуражки был противно мокрым и скользким. Бунцев снял фуражку и обтер ободок рукавом.
Глава девятая
Дождь шлепал по равнине, как усталый, сбившийся с дороги путник. Побредет в один конец, ничего не найдет, потопчется на месте и бредет налево. Но и там ни зги, и там одно поле, вязкое, черное, только ветер тянет куда-то, бог его знает куда, и тащится заблудившийся бедняга опять вправо…
Дождь и ветер. Ветер и дождь. В степи и в садах, в хуторах и селах, в городах и городишках, на проселках и на шоссе, вдали от фронта и на самой линии огня, в оползших окопах и траншеях, над разбитыми артиллерией блиндажами, над вздыбленной взрывами землей, над исходными позициями танковых рот, над ползущими в кромешной мгле к невидимым вражеским минным полям саперами, над солдатами, ждущими в грязи условной ракеты… Дождь и ветер. Ветер и дождь… Тяжелые капли прозрачной влаги на узорчатых виноградных листьях и тусклой стальной броне, на теплых губах живых и на оскаленных зубах мертвых, на замках орудий и на курящихся трубах крематориев, где торопливо сжигаются последние жертвы нацизма, на карнизах спящих домиков, и на целлулоиде раскрытых планшетов, и на согнутых плечах бредущих по ночной равнине шести человек, знающих только одно: надо скорее выйти к наступающим советским войскам. Надо скорее выйти и передать наступающим карту полковника Хаузера, сообщить раздобытые данные о противнике. Выйти. Скорее. Как можно скорее…
— Пора! — сказал Бунцев.
Карл Оттен, сидевший на корточках рядом с капитаном, сжал карманный фонарик, поднялся и зашагал к шоссе. Ноги слушались плохо. В животе возникла холодная пустота, словно ты стремительно спускался в лифте.
Карл вышел на обочину, поднял фонарик и, судорожно вздохнув, нажал на кнопку. Фонарик вспыхнул и погас. Надвигавшаяся на Карла машина убавила скорость. Теперь поздно было раздумывать. Карл нажал и отпустил кнопку. Нажал и отпустил еще раз. Еще раз. Еще…
Машина, тормозя, замерла возле Оттена. Карл шагнул к правой передней дверце. В машине вспыхнул свет. Стали видны лица четырех пассажиров и шофера, но Карл не различал их. Дверца распахнулась.
— В чем дело? — резко спросил высунувшийся наружу обер-лейтенант.
Это был хорошо знакомый Карлу голос господина и повелителя, голос, которому Карла годами учили подчиняться без рассуждений и без промедления, голос уверенный, властный, подавляющий волю.
Карл забыл, что на нем мундир полковника.
— Проверка документов, — с невольной ноткой подобострастия, потрясшей его самого, хрипло сказал Карл.