***
Джек почувствовал себя идиотом, когда ему на голову накинули мешок.
Итак, это случилось. Он знал, что оставался тут слишком долго. Всю дорогу назад он ругал себя за то, что свалял такого дурака. Он должен был уехать после завтрака. Он должен был уехать на рассвете. Но нет, вместо этого он всю ночь пил, а затем поехал к этому чертову замку. И там он увидел ее.
Если бы он ее не увидел, то ни за что не оставался бы на дороге так долго. И не поехал бы прочь с такой скоростью, что вынужден был остановиться отдохнуть и напоить свою лошадь.
И он, конечно, не попал бы в это дурацкое положение, когда кто–то напал на него сзади.
— Свяжите его, — приказал грубый голос.
Этого было достаточно, чтобы каждая клеточка его тела вступила в борьбу. Человек, живущий так близко от петли, всегда готов к этим двум словам.
Не имело значения, что он не мог видеть. Не имело значения, что он понятия не имел, кто они такие и зачем пришли за ним. Он боролся. И он знал, как бороться, по правилам и без. Но их было, по крайней мере, трое, возможно больше, и он сделал всего два хороших удара, прежде чем был повален в грязь, его руки заведены назад и связаны…
Ладно, это была не веревка. По правде говоря, почти шелк.
— Извините, — пробормотал один из нападавших, что было странно. Мужчины, связывающие других мужчин, редко приносят свои извинения.
— Не думайте об этом, — возразил Джек, затем проклял себя за свою дерзость. Все, чего он достиг своим тонким замечанием, был рот полный пыли из мешковины.
— Сюда, — сказал кто–то, помогая ему встать на ноги.
И Джек ничего не мог поделать, как только повиноваться.
— Э–э… будьте любезны, — сказал первый голос — тот, что приказал его связать.
— Не скажете ли, куда меня ведут? – спросил Джек.
Ответом было только невнятное «гм–м…». Наемники. Это были наемники. Он вздохнул. Наемники никогда не знали причины происходящего.
— Э–э… Вы можете идти?
И затем, прежде чем Джек смог что–либо сделать или хотя бы сказать «простите», он был грубо поднят и брошен, должно быть, в карету.
— Посадите его на сиденье, — пролаял голос. Он узнал его. Это была старая леди. Его бабушка.
Прекрасно, по крайней мере, он не будет повешен.
— Не присмотрит ли кто за моей лошадью, — сказал Джек.
— Позаботьтесь о его лошади, — приказала старая леди.
Джек позволил себе переместиться на сиденье, не особенно легкий маневр для того, кто был связан и ничего не видел, как он.
— Может, Вы развяжете мне руки, — сказал он.
— Я не так глупа, — ответила старая леди.
— Да, — сказал он с притворным вздохом. – Думаю, что Вы правы. Красота и глупость никогда не идут, взявшись за руки, как того бы хотелось.
— Я сожалею, что была вынуждена принять такие меры, — сказала старая леди. — Но Вы не оставили мне никакого выбора.
— Никакого выбора, — размышлял Джек. — Да, конечно. Вроде, я не так уж много сделал, чтобы избежать Ваших когтей.
— Если бы я была Вам нужна, — сказала старая леди резко, — Вы не уехали бы сегодня днем.
Джек насмешливо улыбнулся.
— Она Вам рассказала, — сказал он, задумавшись, почему же он был уверен, что она не может этого сделать.
— Мисс Эверсли?
Так вот как ее зовут.
— У нее не было выбора, — пренебрежительно сказала старая леди, словно желания мисс Эверсли были чем–то, что она никогда не принимала во внимание.
И тут Джек почувствовал ее. Небольшое дуновение воздуха рядом. Легкий шорох движения.
Она была здесь. Неуловимая мисс Эверсли. Безмолвная мисс Эверсли.
Восхитительная мисс Эверсли.
— Освободите его голову, — услышал он приказ своей бабушки. — Вы задушите его.
Джек терпеливо ждал с ленивой улыбкой на лице — это не то выражение, которое они должны от него ожидать, а значит, это то, что он хотел им показать. Он услышал шум — это была мисс Эверсли. Это был не вздох и не стон. Это было что–то, что он не смог описать. Возможно, тоскливая обреченность. Или, возможно…
Мешковина упала, и он целую минуту смаковал прохладный воздух на своем лице.
Затем он посмотрел на нее.
Это было чувство стыда. Вот что это было. Бедная мисс Эверсли выглядела несчастной. Более любезный джентльмен отвернулся бы, но в данный момент он не чувствовал себя чрезмерно чутким, и потому долго не отрывал взгляда от ее лица. Она была прекрасна, хотя не в общепринятом понимании этого слова. Никакой английский язык не способен был описать ее, не эти великолепные каштановые волосы и ярко–синие глаза со слегка приподнятыми уголками. Ее ресницы были черны как ночь, резко контрастируя с бледным совершенством ее кожи.
Конечно, эта бледность, возможно, была результатом ее теперешнего состояния. Бедная девочка выглядела так, словно могла в любой момент упасть в обморок.