— Я могу показать Вам сады.
— Я неподходяще одет.
— Музыкальный зал?
Он постучал по уху.
— Боюсь, мне медведь на ухо наступил.
Она сжала губы, минуту помолчала, затем сказала:
— Вы желаете увидеть какое–то конкретное помещение?
— Многие, — ответил он быстро, — но от Вашей репутации останутся одни лохмотья.
— Мистер О…
— Джек, — напомнил он ей, и каким–то образом расстояние между ними сократилось. — Вчера вечером Вы называли меня Джеком.
Грейс не двигалась, несмотря на то, что ее так и подмывало стремглав броситься назад. Он стоял не настолько близко, чтобы поцеловать ее, и даже не настолько близко, чтобы случайно коснуться ее рукой. Но ее легкие внезапно ощутили отсутствие воздуха, а ее сердце ускорило свой бег, сменив свой стройный ритм на беспорядочный.
Она чувствовала, как на ее языке формируется это слово — Джек. Но произнести его она не могла. Не тогда, когда ее воображение все еще рисовало его в образе герцога.
— Мистер Одли, — сказала она, и хотя пыталась быть строгой, на самом деле, никак не могла справиться с собой.
— Мое сердце разбито, — сказал он, совершенно точно дозируя легкомыслие в своей интонации, чтобы восстановить ее хладнокровие. — Но я продолжу легкий флирт, может быть, совершенно напрасно.
— Да, Вы стремитесь к отчаянию, — пробормотала она.
Его бровь слегка приподнялась.
— Неужели я слышу намек на сарказм?
— Только намек.
— Хорошо, потому что, уверяю Вас, — он положил руку на сердце, — внутри у меня все умирает.
Она рассмеялась, но попыталась сдержаться, в результате вышло что–то больше похожее на фырканье. Это должно было ее смутить, если бы она была с кем–то другим, но не с ним. Он же сумел снять напряжение, и вместо этого она почувствовала, что улыбается. Она задумалась, понимал ли он, каким талантом обладал — заставить любого собеседника улыбаться.
— Идите за мной, мистер Одли, — сказала она, предлагая ему следовать за ней через холл. — Я покажу Вам свою любимую комнату.
— Где купидоны?
Она моргнула.
— Что, прошу прощения?
— Этим утром я подвергся нападению купидонов, — сказал он, пожимая плечами, как будто такой инцидент был обычным делом для начала дня. — В моей комнате для переодевания.
И она снова улыбнулась, на сей раз еще более широко.
— Ах. Я и забыла. Их слишком много, не так ли?
— Если ты равнодушен к голым младенцам.
Она снова прыснула.
— У Вас что–то с горлом? — спросил он невинно.
Она ответила ему сухим взглядом, затем сказала:
— Полагаю, что раздевалка была украшена прабабушкой нынешнего герцога.
— Да, я так и подумал, что это вряд ли была вдовствующая герцогиня, — сказал он бодро. — Не похоже, что она способна вдохновиться херувимами любого вида.
Представшей перед ее мысленным взором картины было достаточно, чтобы она рассмеялась во весь голос.
— Наконец–то. — Сказал он и под ее любопытным взглядом добавил: — Я думал, что Вы собрались задохнуться.
— Похоже, что Вы тоже вернули себе хорошее настроение, — заметила она.
— Для этого достаточно избавить мое общество от ее общества.
— Но Вы встретили вдову только вчера. Конечно, перед этим у Вас были неприятности.
Он одарил ее беззаботной улыбкой.
— Я счастлив со дня своего рождения.
— О, хватит, мистер Одли.
— Я никогда не признаюсь в своем плохом настроении.
Она подняла брови.
— Вы просто испытываете его?
На что он ухмыльнулся.
— Конечно.
Разговаривая, они шли в направлении задней части дома, иногда мистер Одли требовал рассказать ему о месте назначения.
— Я ничего Вам не скажу, — отвечала Грейс, пытаясь игнорировать легкомысленное чувство ожидания, которое начало проникать в нее. — Для этого нет подходящих специальных слов.
— Это одна из гостиных, а?
Для кого–то еще, возможно, но для нее это было волшебство.
— Сколько их, между прочим? — спросил он.
Она сделала паузу, пытаясь подсчитать.
— Я не уверена. Вдове нравятся только три, поэтому мы редко используем другие.
— Пыльные и заплесневелые?
Она улыбнулась.
— Их убирают каждый день.
— Конечно. — Он смотрел по сторонам, и ей пришло в голову, что он не выглядел запуганным окружающим великолепием, похоже, он всего лишь… забавлялся.
Нет, не забавлялся. Это больше походило на некий скептицизм, будто он все еще воображал, что мог продать это все и позволить похитить себя какой–нибудь другой вдовствующей герцогине. Возможно, с замком чуть меньше.
— Даю пенни за Ваши мысли, мисс Эверсли, — сказал он. — Хотя я уверен, что они стоят фунт.
— Гораздо больше, — бросила она через плечо. Его настроение оказалось заразным, и она почувствовала в себе проснувшуюся кокетку. Это было незнакомо. Незнакомо и прекрасно.