Но ничего похожего на Нгома фон Зикарда больше не было.
Я стоял с одной стороны Нгома, Эверисто стоял с другой. С того момента, как я нашел Нгома и понял, что это такое, прошло не больше пары минут.
Мысли мои наполнились воспоминаниями о Рувиме, о наших встречах в Египте, Париже; я вспомнил, как он сидел в сводчатой гостиной моего иерусалимского домика, вытянув ноги к огню, и рассказывал о своих поисках и переживаниях. Еще я думал о людях, помогавших мне советами: о Рабине, о Донияхе, о Паттерсоне; вспоминал о Дауде — как он выплясывал, прихрамывая, перед склепом вдовы-блудницы в Городе Мертвых. Меня захлестнули чувства, глаза мои затуманились. Я крепко стиснул кулаки и посмотрел на Нгома. Неужели поискам конец?
Не желая, чтобы другие видели слезы у меня на глазах, я уставился в пол. Вокруг моих ног растекалась темная кровавая лужа. Я ужасно испугался и вспомнил о язвах, которые наслал Ковчег на жителей Азота, Екрона и Газа. И о чуме. Я осмотрел руки, ощупал лицо. Все было в порядке. Проверил рубец от операции на животе. Кровь текла не оттуда. Я увидел, что кровь течет из руки Эверисто. Он вырвал из тетради лист бумаги и тщетно пытался ее остановить. Бумага тут же покраснела, и кровь опять закапала на пол.
— Что случилось? Чем вы поранились?
— Сам не знаю. Как-то получилось. Поставил Нгома на стол — и сразу кровь потекла.
Мы посмотрели — не торчит ли из Нгома что-нибудь острое? Ничего. А рана была серьезная.
Моим долгом и обязанностью было отвести Эверисто в торговый центр по соседству, где, я слышал, есть аптека. Аптекарь без особого желания выдал нам бинт и стакан чистой воды — промыть рану. Я взял тюбик крема-антисептика и заплатил за него, как заметил Эверисто, его недельную зарплату. Потом промыл ему рану и перевязал. Мы вернулись в музей и опять пошли к нему в кабинет, чтобы я мог на прощание посмотреть на Нгома.
Фераи еще сидел в кабинете, глядя в инвентарную книгу и почесывая голову. Я с некоторой осторожностью прикоснулся к Нгома. Я не рассказывал кураторам ни о его истории, ни о поисках, которые привели меня в музей. Однако оба видели, как важна для меня эта находка. Фераи чувствовал, что расставаться с ней я не хочу, и понимал, что меня заботит ее будущее. И он был прав. Нижняя полка в обшарпанном хранилище Музея гуманитарных наук — неподходящее место для Ковчега Завета. Я беспокоился.
К тому же я начал подумывать о том, что буду делать теперь, когда закончился поиск, который наполнял мою жизнь, которым я занимался с перерывами, но никогда не бросал. Все кончилось.
Я так и не понял, для чего Мазива, Моэти и Фофи столько лет направляли меня по ложному следу. Знали ли они, что Нгома находится здесь? Наверное, это место считалось подходящим и безопасным для Нгома — до тех пор, пока не настанут лучшие времена… Неужели все рассказы о том, что Нгома вывезли из Булавайо и спрятали в горах Соутпенсберга, — обманный прием?
Улыбнувшись Эверисто, я протянул руку и погладил Нгома. А если сделать радиоуглеродный анализ?
Что нам это даст? Быть может — последний фрагмент головоломки. И опять я смотрел на Нгома.
— Не беспокойтесь, — сказал Эверисто. — О Нгома не беспокойтесь. Не так-то легко украсть ключ у Фераи Чабата. И у Жозефа Муринганиза — тоже. Пока ключи у них, у каждого — свой, Нгома в безопасности. Вам не о чем волноваться.
Эверисто присел на край своего стола.
— В наше время в Зимбабве долго не живут, — заявил он. — У нас самая короткая продолжительность жизни во всем мире; у мужчин — тридцать лет. То есть, по статистике, и Жозеф, и Фераи, и я — все уже умерли. Но еще долго после нашей смерти — и до самого второго пришествия, — Эверисто широко улыбался, — ваш Нгома будет здесь в полной безопасности — на нижней полке стеллажа, вместе с другими вещами, среди пыли и обломков.
Когда я возвращался в клуб, из южных пригородов на столицу все еще наплывал пахучий туман. «Вот так, — думал я. — Я его нашел. По крайней мере отцу будет приятно. Теперь можно заняться чем-нибудь другим. Например, отправиться в Латинскую Америку».
А Ковчег был там. И пыль его пристанища.
ЭПИЛОГ
Облезлый и обгоревший барабан, обнаруженный в хранилище Музея гуманитарных наук в Хараре в марте 2007 года, не так уж сильно и отличался от предмета, который мы с Рувимом создали в нашем воображении несколько лет назад в Иерусалиме. Рувим тогда сказал: «Находка Ковчега приблизит возрождение Израиля. Тысячелетия он где-то лежит — возможно, разбитый, сломанный, источенный червями. Но — „древний клинок заблестит“! Я чувствую, что еще при моей жизни древний клинок — Ковчег — заблестит снова».