Рувим часто говорил и об этом. Он страшился того, что ждет в будущем народ Израиля. По его мнению, возможен второй холокост. Я обычно пытался его разуверить, убедить, что такое маловероятно, но он не слушал. Такого рода опасения и страх перед исламским экстремизмом им и двигали.
В январе 1991 года, перед тем как на Израиль стали падать ракеты «Скад», я встретился со своей старинной знакомой — Лолой Зингер. С ней мы познакомились в 1963 году, когда я работал в Иерусалиме, в британском отделении фонда Зарубежной добровольческой службы (именно благодаря тому проведенному в Израиле году, уже позднее, в Оксфорде, я решил изучать иврит). Фонд направил меня в организацию для больных детей, где Лола была социальным работником. Многие из этих детей родились у женщин, над которыми в концлагерях проводили эксперименты по стерилизации.
Такие дети обладали страшными уродствами. В течение года раз в неделю я вместе с Лолой посещал их родителей в разных концах Израиля. Именно после бесконечных разговоров с Лолой и родителями этих детей я начал задумываться о трагической истории Израиля. Судьба самой Лолы тоже была ужасной. Польская еврейка из Радома, Лола потеряла во время холокоста почти всех родственников — они погибли в газовых камерах Освенцима. В 1939 году, перед войной, Лола, красивая и способная молодая женщина, училась на доктора. До Второй мировой войны еврейке поступить в Польше на медицинский факультет было практически невозможно. Вступительные экзамены Лола сдала на «отлично». И ее пришлось принять. Она подавала большие надежды. Когда началась немецкая оккупация, ее мир рухнул. Молодого мужа Лолы как еврея вышвырнули из Германии. А русские расстреляли его как немца. Ей самой удалось покинуть Польшу и через Россию в 1943 году попасть в Иерусалим.
Когда я пришел, Лола сидела одна в своей маленькой квартирке. Как многие жители Иерусалима, она боялась, что Саддам Хусейн обрушит на город ракеты с ядовитыми газами. И вот она, уже немолодая женщина, влезла на стул и проклеивала окна клейкой лентой — в тщетной надежде, что так в случае бомбардировки газы не попадут внутрь. Из всех моих знакомых именно ей я бы меньше всего пожелал такого занятия.
Я помог ей спуститься со стула, а она сказала сквозь зубы:
— Моих отца и мать отравили газом, их сестер и братьев отравили газом и их детей тоже. И школьных друзей, и мою первую любовь — мальчика из соседней квартиры. Но меня, меня не отравят, я не допущу!
И, упав на стул, она разразилась слезами. Я доделал работу — прилепил ленту к стеклам. Местами она уже отставала от рамы, и оттуда сквозило. Такая защита не спасет даже от ветра средней силы, не говоря уж о ядовитых газах.
Когда я поступил в Оксфорд, о страданиях еврейского народа знал гораздо больше, чем знает большинство неевреев, и мне, как любому нормальному человеку, не хотелось, чтобы это повторилось. Я, подобно Рувиму, страстно желал примирения арабов и евреев. Быть может, подумал я, стоит обдумать и сумасшедшую идею Рувима. Даже щедро финансируемые поиски Ковчега по всему миру обойдутся дешевле, чем пара американских «умных ракет».
Рувим ушел от меня около двух. А я просидел еще часа два, глядя на дотлевающие оливковые ветви и обдумывая замысел моего друга. Когда в конце концов я отправился спать, то уснуть не смог. Весь дом пропах керосином. Я натянул старую коричневую арабскую накидку — галабию и вышел на плоскую крышу — глотнуть свежего воздуха.
Иерусалим был залит холодным лунным светом. На Храмовой горе сверкал золотом огромный Купол камня. В эту ночь город казался красивым до умопомрачения. В Талмуде сказано, что Господь разделил красоту земли на десять частей и девять отдал Иерусалиму, а одну — всему остальному миру. На месте Купола стоял когда-то Храм. Вершина скалы, над которой воздвигли мечеть Омара, раньше была частью Святая Святых — именно там, согласно иудейской мифологии, царь Соломон поместил Ковчег.
Все истории, связанные с Ковчегом, думал я, не более чем собрание волшебных сказок. Есть в большинстве еврейских легенд о Ковчеге совершенно невероятные сведения. Тексты утверждают, что когда по велению Соломона Ковчег доставили в Храм, дерево, из которого он был сделан, дало побеги и принесло обильные плоды. Ковчег вдыхал жизнь во все окружающее. И только когда царь иудейский, вероотступник Манассия, упоминаемый в летописях с ненавистью, принес в Храм чужеземного идола, чудесные деревья высохли, а плоды на ветках увяли.