— Боже ты мой! Я не понимаю — разве подобная история, не подкрепленная решительно ничем, заслуживает большего доверия, чем какие-нибудь старушечьи байки?
— Вот именно. Зато в Иерусалиме уже позадирали носы. Ой, я самое интересное забыл! По заявлению Уайетта, анализ ДНК Христовой крови свидетельствует, что этот человек рожден девственницей! Но если он появился на свет без помощи отца, то у него, выходит, отсутствует Y-хромосома!
Священник неблагочестиво ухмыльнулся, махнул рукой и ушел. Тут же вернулась Люба с иконой. Я заплатил условленную сумму и еще несколько шекелей в качестве пожертвования церкви.
— Хараджа, люди о тебе судачат, — проворчала Люба. — Харам![9] Бедняга. Говорят, ты связался с евреями. Это правда? Как будто у них заступников не хватает. Слышала я, ты ищешь Ковчег Завета. Это тоже правда? И какой толк палестинцам от Ковчега? Он разве спасет нас от евреев? А может, наоборот, они его обратят против нас? Ковчег — вещь очень опасная: я читала про него в Библии, и я знаю многих, кто его боится. Я с людьми-то вижусь — и здесь, и у себя в деревне. Некоторые из них — народ горячий, так что послушай моего совета: будь поосторожнее.
Она взяла мои руки в свои и крепко пожала.
Перед тем как вернуться в Старый город, я посидел в тени под древними кедрами, глядя на Храмовую гору и слушая отдаленный шум города вперемешку с шорохом и шелестом священного Гефсиманского сада. Уайетт — явно из тех энтузиастов, о которых предупреждал меня Рабин. В Иерусалиме навалом помешанных охотников за Ковчегом; они роются в земле, которую тысячу лет подряд ворошили то ассирийцы, то римляне, то крестоносцы, а потом более — а также менее — серьезные современные исследователи.
Я начал понимать, что Иерусалим — последнее место, где есть надежда отыскать Ковчег. Еще я понял, что можно выбросить из головы господина Уайетта и иже с ним, а вот к словам Любы следует отнестись серьезно.
Спустя несколько недель я шел по Старому городу, запасшись лучшим в мире хумусом[10] в прославленном заведении Абу Шукри по соседству с виа Долороза. К своему удивлению, я вдруг увидел Рувима, который так несся мне навстречу, что развевалась одежда. От его ортодоксальности ничего не осталось. На нем вместо привычной одежды были блейзер и галстук от «Гермеса». Окладистая борода превратилась в нечто короткое и щетинистое, а усы исчезли.
Вид у Рувима был перепуганный. Загорелое лицо от напряжения покраснело, дышал он тяжело.
— Быстрее, — сказал он, оглядываясь через плечо. — Пойдем, выпьем где-нибудь кофе. Я тебе расскажу кое-что важное.
Я повел его в небольшое арабское кафе в Мусульманском квартале. Оно затерялось среди небольших переулочков, и там имелся второй этаж, на который вела железная винтовая лестница. Туда мало кто поднимался, кроме молоденьких парочек. Если Рувиму вдруг понадобилось безопасное уединенное место, лучшего не найти.
Я попросил два кофе с кардамоном и жестом предложил Рувиму пройти в верхнюю комнату. Он стал подниматься по лестнице, все еще задыхаясь; я последовал за ним. Место отлично подходило для разговора. Других посетителей не было. Мы уселись на низенькие надушенные диванчики, обтянутые искусно выделанной дамасской тканью. Почти сразу нам подали кофе в маленьких стеклянных чашечках.
— Шукран, — поблагодарил я официанта и попросил его никого к нам не впускать. — В чем, черт побери, дело? — спросил я Рувима. — Вид у тебя — просто ужас.
— И у тебя тоже, — заявил он. — Ты голодовку объявил — или что?
Я объяснил, что много времени провел взаперти — такое с учеными иногда случается.
Рувим понимающе улыбнулся и сказал:
— Да, ты проявил усердие… а я — дурость.
— То есть?
— Помнишь Аниса — торговца, который продал мне йеменскую рукопись про Мухаммеда?
10
Блюдо, состоящее из приготовленного на пару нута (так называемого турецкого гороха), кунжутной пасты, специй, лимонного сока и чеснока.