— После твоей Цели… то-то и оно, — тихо молвил я. Из головы у меня не шла Мария. — Женщины всегда хотят занимать первое место в жизни мужчины.
Рувим протестующе махнул рукой:
— Глупости все! Пойдем ко мне в номер, я тебе кое-что покажу.
В одном углу его роскошных апартаментов стояла тумба красного дерева, а на ней — сверкающий чемодан от Луи Вюиттона. Рувим открыл его — внутри штук десять книг, несколько старых номеров египетской газеты «Аль-Ахрам» и несколько карт. Рувим свалил все на стол возле стеклянных дверей и развернул карту Африки и Ближнего Востока.
Заговорил же Рувим о том, что давно уже волновало мою душу: о связях между Африкой и древним Израилем. Он говорил о путях по морю и по Нилу, о направлении ветров, о тропах в пустыне, которыми ходят контрабандисты и работорговцы. Показал мне статью из «Аль-Ахрам», где описывалось, каким образом при соответствующих климатических условиях и направлении ветра могли расступиться воды Красного моря. Я даже и не думал, что Рувим так глубоко изучил этот вопрос. Свернув карту, он пристально посмотрел на меня, и его лицо казалось изможденным. Разложенные на столе книги в ярких обложках все были про Эфиопию и весьма далеки от серьезных, мудреных еврейских и арамейских текстов, в которых Рувим копался в прошлом году.
— Сейчас полно всяких теорий, утверждающих, что Ковчег вывезли в Эфиопию. — И, с энтузиазмом указывая на стопку книг, Рувим добавил: — Тут об этом полно написано. Нужно только почитать.
Взглянув на золотые часы от Картье, Рувим зевнул и, потирая висок, сконфуженно улыбнулся. У него начинался приступ головной боли, и ему нужно было посидеть одному, в тишине и темноте, пока боль не пройдет. Предложив встретиться на следующий вечер, Рувим проводил меня до выхода из гостиницы, где ждал водитель, чтоб отвезти меня в город.
Мы обменялись рукопожатием.
— Никак не верится, что ты отрекаешься от своей страсти.
— Да, отрекаюсь! — резко ответил Рувим. — Лично я искать отказываюсь. Вот так обстоят дела. Люди, как ты понимаешь, делают в жизни то, что им по силам, а потом передают факел следующему поколению. Так я и поступаю. Передаю факел тебе.
В мою белую комнатку проник серый рассвет. Было еще очень рано, город только начинал пробуждаться. Поспать мне удалось лишь несколько часов, но я все же заставил себя — чтоб убедиться, что я опять в Египте, — подняться и посмотреть на Нил в свете восходящего солнца. С балкончика я видел великую реку и большой кусок проходящей по берегу дороги. Ярдах в двухстах от гостиницы прогуливались, погрузившись в беседу, двое: хромой человечек в черной рубашке, чем-то похожий на Дауда, и другой, повыше, в светлом костюме. Думать об этом я не стал, вернулся в постель и с удовольствием отключился.
Несколько часов спустя меня что-то разбудило. Через внутреннюю дверь я увидел Дауда, который тихонько топтался в моей гостиной, колдуя над медным подносом.
— Какого черта ты тут делаешь, негодный маленький копт, и кто тебя впустил? — вяло спросил я, пытаясь продрать глаза.
— Сабах эльхер! Доброе утро. Завтрак твой готов, эфенди, — добродушно произнес Дауд. — Портье — копт, и когда я ему сказал, что несу завтрак для важного британского эфенди из шестого номера, он был только рад дать мне ключ. — Дауд ритмично постукивал ключом по своему золотому кресту.
Я кое-как вытащил себя из постели и сел на диван в гостиной. Через несколько минут разговора стало ясно: утром я видел на улице именно Дауда. Он тут, оказывается, с кем-то встречался. А потом решил устроить мне приятное пробуждение. Ссутулившись и поглаживая пальцем крест, Дауд рассказывал мне, как ему неловко из-за последнего нашего разговора и его поведения на пути из Города Мертвых.
— Забудь об этом, — попросил он. — День прогоняет прочь ночное слово, — есть такая арабская поговорка.
Дауд принес обычное египетское блюдо — горячий салат из бобов, под названием «фуль мдаммас»: бобы по-дамасски. Мы поглощали фуль, сидя на балконе, под жаркими лучами позднего утреннего солнца, а потом с удовольствием выпили отличного египетского кофе. Дауд был в прекрасном настроении; тихое отчаяние, которому он раньше предавался, исчезло без следа.
— Я слышал, ты обедал вчера в «Мена-Хаус», — заметил он. — Это место не для таких, как ты. Там живут только богатые туристы.
Я поленился выяснять, откуда он знает. Вечно у Дауда находятся какие-то надежные источники информации обо всем на свете. А сам подумал — если «Мена-Хаус» не для меня, то его-то приятель что там делал? Желая сменить тему, я рассказал Дауду про Наки и передал письмо с кучей вопросов по лексикографии. Дауд загадочно улыбнулся и убрал письмо в карман черной рубашки.
В тот день ближе к вечеру я попросил Дауда устроить для меня частный просмотр кое-каких экспонатов в Египетском музее древностей на площади Тахрир, неподалеку от восточного берега Нила. Я уже и раньше хотел посмотреть на предметы, которые соответствуют библейскому описанию Ковчега. Меня заинтересовало предположение Фрейда, что Моисей — египетский царевич, увлекшийся еретическим монотеизмом Эхнатона, и мне не терпелось изучить артефакты этого периода. Я читал, что некоторые ларцы и сундуки, найденные в гробнице Тутанхамона, очень напоминают более сложное из двух библейских описаний Ковчега. Быть может, экспонаты музея помогут мне лучше понять суть предмета, который я ищу.
— Теперь ты увидишь, что такое коптская цивилизация.
— Ты с ума сошел, Дауд. Помешался на своих коптах. Побойся Бога, это ведь музей египетских древностей!
— Одно и то же, эфенди, — упрямо сказал Дауд.
Для Дауда Египетский музей — великое хранилище истинного доисламского наследия Египта, наследия его народа. Здесь содержится, без сомнений, лучшее в мире собрание сокровищ эпохи фараонов.
Мы потихоньку обошли очередь измученных туристов, и нас провели в прохладное помещение с высокими потолками — кабинет одного из кураторов музея, где угостили крепким египетским кофе. Дауд немного поболтал со своим приятелем-куратором, который и повел нас по залам.
Сначала мы посмотрели замечательную коллекцию периода правления фараона Эхнатона (1364–1347 годы до нашей эры). В период Нового царства культ бога солнца Ра постепенно перешел в стойкий монотеизм Эхнатона. Ра был не только бог Солнца, он еще был богом вселенной, он был сама вселенная. Он создал себя из себя самого.
Ра представляли в виде диска Атона, солнечного диска, дающего жизнь и миру живых, и миру мертвых. Какое влияние, рассуждал я, оказал на Моисея монотеизм вероотступника Эхнатона? Если Фрейд прав и Моисей — не еврей, а египтянин, не сын рабов, подобранный египетской царевной, а египетский царевич, он и в самом деле мог получить свою веру в Единого Бога из египетских источников.
С такими мыслями в голове я поднимался по лестнице вслед за Даудом и его приятелем — к сокровищам Тутанхамона. Наки — не единственный, кто предположил некоторое сходство между предметами, обнаруженными в 1929 году в гробнице Тутанхамона британским ученым Говардом Картером, и Ковчегом Завета. Мне не терпелось в этом сходстве убедиться. Кем бы ни был исторический Моисей, он не мог не знать о культовых предметах, существовавших в период правления Тутанхамона.
Среди погребальных принадлежностей находилась небольшая выложенная золотом деревянная рака, похожая на Ковчег, как его описывает Библия, но не точно такая же. Однако принцип был тот же — дерево, покрытое тонкими листами золота. Канопа — урна для внутренностей — выглядела также, и у нее даже, кажется, имелись приспособления для переноски с помощью шестов; кроме того, я увидел небольшой и очень тяжелый алебастровый ларец с лодкой, на концах которой сидели два горных козла. Рога их образовывали некое подобие арки и наводили на мысль о херувимах на крышке Ковчега. Все эти предметы Картер обнаружил рядом с погребальной камерой, в своего рода кладовой, так называемой сокровищнице.