Вот так.
Лицо у Дауда пошло характерными красными пятнами; он уже собирался устроить дискуссию на эту животрепещущую тему, но я его остановил.
— Оставь ее в покое, ненормальный ты копт! От тебя с ума сойдешь! — прошипел я, хватая его за рукав теперь уже слегка поношенного черного костюма и заталкивая в такси.
Остановились мы в гостинице «Гоа», выстроенной на ступенчатой горе, которая возвышается над церквями и замками города; гостиница эта гордится лучшим в Гондэре рестораном и небольшим бассейном. Мы уселись на террасе с прекрасным видом. За кружкой отличного местного пива и несъедобным обедом Дауд выдал мне все, что сумел узнать о многочисленных нитях, связывающих Ковчег с Эфиопией. Пользуясь щедрой поддержкой Рувима, Дауд изучал этот вопрос несколько месяцев: просматривал все, какие мог, коптские, арабские, эфиопские и португальские источники за восьмисотлетний период. Он привез толстую папку собственных систематизированных заметок и еще одну толстую папку — с копиями книжных страниц, сделанных в разных библиотеках Египта.
Согласно эфиопским источникам, когда около девятого века до нашей эры Менелик отправился назад в Эфиопию от двора своего прославленного отца — царя Соломона, сопровождающих его израильтян так взволновали расставание с Иерусалимом и близость Ковчега, что они решили его украсть, оставив вместо него копию. Это должно было случиться вскоре после помещения Ковчега в Храм. Азарии — сыну первосвященника Садока — явился посланный Господом ангел и уговорил его помочь в изготовлении копии и краже Ковчега.
Назад, в Эфиопию, Менелика и его приближенных вместе с добычей вел архангел Михаил. Обратный путь оказался гораздо легче, чем ожидалось. Согласно эфиопскому народному эпосу «Кебра Нагаст» («Слава царей»), караван — и Ковчег, и верблюды — просто плыл, поднявшись над землей на высоту локтя.
Эфиопы, сообщил мне Дауд, не одиноки в убеждении, что Ковчег остался в Эфиопии. Дауд привез с собой одно из своих сокровищ — прекрасное оксфордское издание 1895 года, книгу «Церкви и монастыри Египта». В ее основе лежит рукопись тринадцатого века из Парижской национальной библиотеки; сама книга — перевод сочинения некоего Абу Салиха, по всей вероятности, армянина-христианина, жившего в Египте, В книге есть также оригинальный арабский текст.
Книга эта — настоящий кладезь сведений о коптах, но, помимо того, в ней говорится и кое-что об Эфиопии. Среди прочего, подчеркнул Дауд, открыв страницу 105b арабского текста, речь идет и о Ковчеге. Он прочитал вслух: «У абиссинцев есть также Ковчег Завета, в котором сохраняются две каменные таблицы, на коих пальцем Господа начертаны законы, завещанные Им детям Израиля. Ковчег Завета стоит на алтаре, но алтарь не столь высок, как обыкновенно бывают алтари, — он не выше колена человеческого; Ковчег выложен золотом, на крышке его золотые кресты и пять драгоценных камней: по одному в каждом углу и один в середине. Четыре раза в году в царском дворце проводится богослужение с Ковчегом; когда Ковчег переносят в дворцовую церковь, над ним простирают покров… Ковчегу приходит поклониться множество иудеев, происходящих из колена Давидова; они белокожие, с румянцем, и волосы у них рыжего цвета».
Дауд вопросительно смотрел на меня:
— Что скажешь? Получается, к Ковчегу приходят священники.
— Увлекательная вещица, — сказал я. — Твой приятель Хэнкок об этом тоже упоминает; по его мнению, Абу Салих сам видел Ковчег.
— Не видел, — возразил мне Дауд; у него засверкали глаза. — Скорее всего сам он не видел. Наверняка он вообще не бывал в Эфиопии. По всей вероятности, Абу Салих получил все эти сведения от эфиопских коптов, прибывших в Каир во время неких гнусных событий в тринадцатом веке, когда убрали Микаела, чертова афериста, который был митрополитом Эфиопии. Есть, кстати, арабские записи того времени об истории патриархов Александрийской церкви, и там говорится об этом чертовом Микаеле, но, что характерно, Ковчег там не упоминается. В любом случае большая часть сведений, сообщаемых Абу Салихом о Ковчеге, вряд ли соответствует действительности. Эфиопов, которые напичкали его всякой чушью, подавляло величие египетской коптской цивилизации, вот они слегка и приврали, чтоб им полегчало. Их вполне можно понять.
Официант принес нам еще пива; Дауд глянул на него с такой неприязнью, словно бедняга лично повинен в том, что почти тысячу лет назад его соотечественники нагородили кучу хвастливого вранья.
Абу Салих, рассказал мне Дауд, современник одного из величайших негусов Эфиопии — святого Лалибелы, и в эфиопском жизнеописании этого святого Ковчег не упоминается. Его житие было написано лет двести спустя, но и в многочисленных коптских хрониках, описывающих эфиопских епископов и митрополитов, нет ничего о Ковчеге. Невозможно представить, чтобы эфиопы, владея Ковчегом Завета или хотя бы думая, будто владеют, ни разу бы о нем не упомянули. В коптских источниках есть особое упоминание в 1322 году о церкви Девы Марии Сионской в Аксуме, но опять же ни слова о Ковчеге. Есть еще некий арабский текст шестнадцатого века, в котором критикуется история царицы Савской и Ковчега. Получается, все свидетельства о связи Ковчега с Эфиопией весьма расплывчаты и противоречивы.
Описание Ковчега, приводимое Абу Салихом, и, более того, описание его могущества особого отклика у меня не вызвали. Я считал, что настоящий Ковчег — грубо срубленный Моисеем ящик из дерева акации, а не сложное произведение мастера Веселеила. В любом случае описывающие Ковчег библейские тексты появились через сотни лет после его изготовления, когда Ковчег был уже в Храме.
Мне казалось очевидным, что описание Ковчега — с золотыми украшениями, херувимами — составлено гораздо позже, с целью придать Ковчегу дополнительное величие, соответствующее величию Храма и не уступающее обычным представлениям о богах на Ближнем Востоке. А в тексте Абу Салиха Ковчег — нечто совсем другое. Он не имеет почти ничего общего ни с изысканным изделием Веселеила, описанным в Исходе, ни с простым деревянным ящиком, который, согласно Второзаконию, изготовил Моисей.
Откинувшись на спинку стула, я вздохнул:
— Привозили его сюда или нет, но то, что описывает Абу Салих, напоминает украшенную крестами христианскую святыню. Вряд ли оно имеет отношение к настоящему Ковчегу. И пользуются им совсем иначе. На нем — прямо на крышке — проводят службу; а с библейским Ковчегом так никогда не обращались. Настоящий Ковчег, как известно, извергнул бы огонь, дым и страшный гром. К нему нельзя было прикасаться. Честно говоря, не вижу, какая польза нашему поиску от этого алтаря.
— Эфиопский алтарь — попросту искаженный вариант алтаря египетского, — заметил Дауд, презрительно сморщив нос. — С Ковчегом он не имеет ничего общего. И то, что описано у Абу Салиха, — тоже. Скорее всего священники таскали его прямо на плечах.
Он оживленно покрутил крестом и продолжал:
— Носили его не на шестах, у него и колец для переноски не было. И Престола Господня не было, и херувимов тоже. «Ковчег» по-эфиопски — «табот», это слово используется еще и для обозначения деревянных, каменных или мраморных досок, символизирующих Скрижали Завета, — такие можно встретить в любой эфиопской церкви или молельне фалаша; они происходят от более древних и важных в культурном отношении египетских коптских макта. То, что описано у Абу Салиха, — это манбара табот, род переносного алтаря, который до сих пор встречается в Эфиопии. Я такой видел в Аддис-Абебе, в Институте изучения Эфиопии. Речь именно о нем. Можно только гадать, был ли и вправду во времена Абу Салиха в Аксуме манбара табот.
Дауд открыл свою папку с копиями документов и показал более позднее описание табота, сделанное в начале шестнадцатого века Франсиско Альваресом, капелланом первого португальского посольства в Эфиопии.
— Он пишет, что церковь, где, как говорят, хранится Ковчег, «называется церковь Девы Марии Сионской… потому что табот ее привезен из Сиона. Говорят, что в этой стране есть обычай давать церкви имя по таботу, ибо на нем написано имя святого покровителя. Говорят также, что табот, который находится в той церкви, прислали туда апостолы с Сионской горы». Здесь нет никаких упоминаний о Ковчеге. Предмет, о котором говорится, несомненно, христианская святыня.