– Ты мой сын, и к тому же старший.
– Но у тебя есть и другие дети, и самое время о них вспомнить.
– О чем ты?
– Если подготовкой займусь я, боюсь, что я «заболею», как и мама.
– Да как ты смеешь?
Я без робости вплотную приблизился к нему и сквозь зубы процедил, глядя прямо в глаза:
– Неужели тебе мало того, что ты меня подмял? Что пнул меня, как собаку? Ты хочешь стереть меня в порошок и уничтожить?
Он вздрогнул, не ожидая такого выплеска гнева. Я добавил:
– Поручи это сестрам, а меня уволь.
– Но почему?
– Неужели нужно объяснять?
Потрясенный моим упрямством, он весь обмяк и растерянно пробормотал:
– Я не знал. Ты ничего не сказал. Откуда я мог знать?
Его внезапная слабость меня ничуть не разжалобила.
– Ты прекрасно знал, что я надеялся взять Нуру в жены.
– Ах да, ты что-то такое говорил… – презрительно бросил он.
В этот миг я понял, какая пропасть разделяет нас. Когда он решил взять Нуру себе и отказал мне, он посчитал, что тема закрыта. Напоминание старой забытой истории вызвало у него досаду. Неужели отец так плохо меня знает? Так мало придает значения моим мыслям и чувствам? Неужели думает, что его приказы с легкостью их изменят? Конечно, в том была и наивность, и самоуверенность, и эгоцентризм…
Он заговорил со мной как с ребенком:
– Так устроена жизнь, Ноам. В ней есть и удовольствия, и женщины – иногда мы их получаем, но чаще приходится отказаться. Это не так уж важно.
– Не важно?
– Не важно!
– Отказаться от женщины – это не важно?
– Не важно, Ноам.
– Так откажись от Нуры.
Он уязвленно дернулся. Его взгляд блуждал в поисках новых доводов, потом остановился на мне.
– Я посвятил тебе мою жизнь, Ноам.
– Нет, ты посвятил ее деревне.
– Я никогда не уделял внимания твоим сестрам, я с ними никогда не охотился и не беседовал. Я выбрал тебя.
– Почему?
– Ты мой двойник. – И он прибавил: – Ты мое творение. Мой наследник.
Меня поразила горькая мысль.
– Так ты любишь не меня, а себя во мне.
Панноам озадаченно нахмурился, не желая вникать в мое резкое замечание, и упрямо продолжал хорошо отработанным снисходительным тоном:
– Не будем ссориться из-за девчонки.
– Вот именно, отец. Откажись от Нуры.
Его лицо исказила злоба. Губы задрожали от возмущения. Презрительно смерив меня взглядом, он бросил:
– У тебя уже есть жена.
– У тебя тоже. И она прекрасная женщина.
– Ты защищаешь ее, потому что она твоя мать!
– Мама подарила тебе одиннадцать детей, отец, – одиннадцать здоровых детей. Мина мне – ни одного. Мама – достойная пара вождя, она всегда на высоте, всегда рядом с тобой. Мина к этому не пригодна.
Панноаму хотелось защитить репутацию Мины. Но он тут же понял, что это дело гиблое. Он потер больную ляжку.
– Я немолод, Ноам.
– Вот именно. Нура слишком молода для тебя.
Его глаза подернулись влагой, и он воскликнул с обезоруживающей прямотой:
– Она вернула мне желание жить!
Он говорил правду, я знал это и по себе. В порыве нежности я схватил отцовскую руку:
– Когда мы с ней поженимся, ты будешь видеть ее каждый день, будешь ласкать наших детей. И она будет давать тебе радость жизни.
Панноам прикусил губу, его веки дрогнули, но он спокойно отвел мою руку:
– Я вождь. И делаю то, что важно для вождя.
– Но ты и мой отец.
– Да.
– Так для тебя важнее быть вождем?
Теперь увлажнились мои глаза. Я отстранился, ожидая его ответа. Панноам держался бесстрастно. Он пристально посмотрел мне в глаза и отчетливо произнес:
– Да.
Я отвернулся, чтобы скрыть свою боль, и, уходя, крикнул ему:
– Сегодня вождь убил отца!
– Ноам?
Я и ухом не повел. Я, поджав ноги, сидел на полу у себя дома напротив открытой двери, устремив взгляд на Озеро, и никакая сила не могла сдвинуть меня с места. Придя под покровом туч, затянувших горизонт, мое мрачное настроение передавалось моим словам и поступкам; о чем бы меня ни спросили, я пожимал плечами, вздыхал и отмалчивался. От моей угрюмости досталось и Мине; свернувшись калачиком в углу, она не решалась ни окликнуть меня, ни шевельнуться.
Вдали пророкотал гром. Из зарослей ивняка вырвался одинокий резкий крик птицы, и я едва сдержался, чтобы не зарыдать в ответ. Все вокруг было обескровлено скрытым отчаянием, оно обесцвечивало краски, лишало жизни тростник и студило воду. Природа затаила дыхание.
Гром грянул над головой, день превратился в ночь, и на деревню с яростью вражеских полчищ обрушился ливень. Нас ослепляли вспышки молний, струи воды обрушивались, как лавина дротиков, решетили дорогу, пробивали соломенную крышу и струились по стенам.