Но прежде чем добраться до знакомой, они нанесли еще два или три визита попутно – уже на втором сознание Перфилова начало туманиться, и единственное, что он хорошо запомнил, это презрительные рассуждения нетрезвого Видюнина о возможностях и способностях сотрудников ГАИ.
Почему его так развезло? Наверное, сказались усталость и нервное напряжение. Во всяком случае, думать именно так ему было удобнее. А похожие случаи вспоминать просто не хотелось. Да и не в том сейчас была суть.
Перфилов хорошо помнил, что, кроме пакетов с выпивкой и закуской, при нем были цифровая фотокамера – он вообще старался без фотоаппарата из дома не выходить, – мобильник, ну и, разумеется, бумажник с приятно хрустящими купюрами.
Следующее воспоминание, туманное и обрывочное, уже не фиксировало ни фотоаппарата, ни телефона, ни пакетов, вообще никакой ручной клади, кроме пачки сигарет, в которую он лазил едва ли не каждую минуту, блуждая по каким-то закоулкам, которые казались ему в ночной темноте загадочными лабиринтами, не имеющими никакого отношения к Москве, да и вообще к планете Земля. Разумеется, так ему только казалось – слава богу, в этот нелегкий период у него не возникло тяги к перемене мест. Просто память вернулась к Перфилову в самый неподходящий момент – среди ночи и в малознакомом районе.
Впрочем, что-то смутно ворочалось в подсознании – вроде и не такой уж это был малознакомый район, и попал он туда далеко не случайно. В некотором смысле его туда загнали. Но кто и почему и что он там делал? Этого Перфилов объяснить не мог. Убегал он от преследователей как раз там – в кривых закоулках. Может быть, это была Таганка? На него напали словно из-под земли, и спасся он чудом. Или все-таки он ждал этого нападения?
Голова Перфилова почти закипала от напряжения. Воспоминания ничего не проясняли, а только вызывали чувство гадливости и отчаяния. Наверное, пора всерьез подумать о том, чтобы закодироваться. У него начинаются кошмары.
И все-таки, когда он выпутался из тех проклятых закоулков, он что-то чувствовал и потому отправился не домой, а опять попытался найти убежище у Марины. Была глубокая ночь, и никакие свои дела не могли помешать ей приютить Перфилова. Во всяком случае, он на это крепко рассчитывал.
Но и на этот раз все получилось не так, как было задумано. Во-первых, радости его появление не вызвало. Перфилов сгоряча заподозрил присутствие другого мужчины, но причина, разумеется, была в нем – растерзанный, пьяный, несущий какую-то околесицу, он представлял собой неаппетитное зрелище. Правда, эта простая мысль посетила Перфилова слишком поздно. Остаток ночи они с Мариной провели во взаимных упреках. Кажется, она даже не пожелала выслушать леденящие душу подробности о его приключениях, и это Перфилова очень обидело. Впрочем, он не уверен, что мог изложить их достаточно связно, потому что перед тем, как заявиться к Марине, одолел бутылку вина в какой-то подвернувшейся ночной забегаловке.
Далее опять все покрывалось туманом. Возможно, он заснул за кухонным столом. Когда утренняя дрожь вернула его к жизни, в квартире было тихо – видимо, Марина, пресытившись бессмысленной беседой, ушла в спальню. Едва брезжил рассвет. В окно была видна пустая, покрытая тоскливым сумраком улица. Перфилов хотел заглянуть в ванную комнату и в этот момент услышал, как кто-то осторожно копается в замке входной двери. Его прошибло ледяным потом, но он нашел в себе силы посмотреть в дверной глазок. Тот оказался залеплен.
С трудом удерживая в себе желание закричать от ужаса, Перфилов разбудил измученную Марину и шепотом попросил вызвать милицию. Она восприняла это как очередную блажь, особенно когда Перфилов попутно выразил желание немедленно покинуть квартиру через балкон. Положение было пиковое. Ужас терзал Перфилова. У него уже не было сил ничего доказывать. В конце концов Марина почуяла что-то неладное и пошла проверить дверь. В это время Перфилов без стеснения перебрался с ее балкона на соседний – благо, что дверь там была открыта, – и умудрился выйти на лестничную площадку, даже не разбудив соседей. Ему невероятно везло, как может везти только крепко пьющим людям. Задним числом все это выглядело, конечно, ужасно, и, вспоминая сейчас обо всем, Перфилов испытывал невыразимые муки, но, как говорится, из песни слова не выкинешь.
В результате он оказался в другом подъезде, где почувствовал себя в относительной безопасности. О Марине он как-то не подумал – рассчитывал, что у нее все-таки хватит ума вызвать милицию. И в конце концов, Перфилов был уверен, что охотятся за ним, и думать следует прежде всего о себе. В нем внезапно открылся инстинкт конспиратора. С превеликой осторожностью Перфилов спустился на первый этаж и высунул нос на улицу.
Все было как обычно, но в глаза ему бросилась приземистая, ядовито-зеленого цвета машина, которая своими хищными очертаниями напомнила ему летающую тарелку, хотя на самом деле Перфилов никогда в жизни таких тарелок не видел. Машина стояла в отдалении, и рассмотреть номер не было никакой возможности. Но именно на ней сосредоточилось все внимание Перфилова. В этом районе он бывал слишком часто, обыденные уличные подробности прочно отпечатались в его мозгу, как изображение на негативе, и эта машина была в них лишней, он был готов поклясться. Никогда раньше он ее здесь не видел.
В более вменяемом состоянии он, вероятно, сам бы отнесся скептически к таким скороспелым выводам, но теперь они казались ему незыблемо верными, как законы из учебника физики. Да и все дальнейшие события вроде бы подтвердили опасения Перфилова. Минут через десять из подъезда, где жила Марина, вышли три человека – трое темноволосых смугловатых мужчин крепкого телосложения, одетых, как показалось Перфилову, во все черное – они вышли и быстро пошли к зеленому автомобилю. Перфилову не удалось рассмотреть их лиц. Да, по правде говоря, он и не жалел об этом. Спина у него пошла мурашками от какого-то потустороннего ужаса. Он терпеливо дождался, пока зеленая машина сорвется с места и скроется за углом, вышел из подъезда и без оглядки припустил к метро.
Дальше вспоминать, собственно, было нечего. Ни разу больше не вспомнив о Марине, Перфилов провел день еще у одной подружки – непритязательной и ласковой Ленки, продавщицы из косметического отдела, – но и там не нашел покоя. Напившись и разругавшись вдрызг, он пошел бродить по городу, пока наконец нелепый случай в баре не заставил его серьезно задуматься. Только толку от этих раздумий оказалось немного – одна головная боль.
Он вышел на «Войковской» и, прижимаясь к стенам домов, побрел домой. Дождь моросил на его горящее лицо, стекал за шиворот и хлюпал в ботинках. Перфилов почти не обращал на него внимания. Он мечтал об одном – поскорее забраться в постель и хорошенько выспаться. Опьянение прошло совершенно – только тело словно горело изнутри, и голова разламывалась.
Свернув в Старопетровский переулок, где он жил, Перфилов подозрительно огляделся и вдруг увидел метрах в тридцати от своего дома то, что больше всего опасался увидеть, – приземистый ядовито-зеленый автомобиль с черными окнами. Он остановился как вкопанный. Сердце екнуло.
Нет, конечно, в темноте он не мог определить цвет этой машины, но, несомненно, это была она. Перфилова никто не смог бы сейчас в этом переубедить. Его нашли. Перфилов осторожно, шаг за шагом приблизился к своему дому и, напрягая зрение, всмотрелся в полутьму. Ему показалось, что возле его подъезда под дождем маячит человеческая тень. Какой дурак стал бы торчать сейчас под дождем? Для этого должна быть серьезная причина. Этот человек дожидался его, Перфилова.
Перфилов раздумывал около минуты, а потом в голову ему пришла блестящая мысль. Он побежал обратно, нашел телефонную будку и, задыхаясь от волнения, набрал номер своего домашнего телефона. После нескольких длинных гудков в трубке щелкнуло, и автоответчик попросил оставить сообщение. Перфилов с ходу вылепил: