Так, не намереваясь, мы оказались во Французском квартале - совершенно необычайное по энергетике место. За время нашего странствия мы сильно проголодались, так что заглянули в ближайшее кафе. Там, у бармена-волка я расспросил о местной стае. Конечно, когда пришлый кот интересуется твоими сородичами, это вызывает подозрение. Волк не спешил распространяться. Пришлось объяснить, что я и мой компаньон попали в неприятную историю, а волк, держатель мотеля, в котором мы останавливались, посоветовал нам искать прибежища среди новоорлеанской стаи волков.
Обычно волки тщательно охраняют своих, но в Новом Орлеане все было куда проще – это мне впоследствии доведется узнать. В общем, котам здесь было бы очень уютно.
- Приходите после полуночи, - попросил волк. - Моя смена заканчивается в этот время.
Я кивнул и вернулся за столик к Эверетту, который от голода не мог перестать запихивать в глотку что ни поподя.
После полуночи мы ждали волка через дорогу от заведения, чтоб не привлекать ни к себе, ни к нему излишнего внимания. Он вышел через чёрный ход, осмотрелся, нашёл нас взглядом и перешёл дорогу.
Мы молча прошли по Бурбон-стрит и свернули на улицу Святой Анны. Там мы оказались в каком-то парке. Я никогда не бывал до этого в Новом Орлеане, так что мало что могу рассказать о нашем коротком путешествии. Думаю, парк располагался уже за пределами Французского квартала. Сам же Французский квартал являлся каким-то обособленным, почитаемым местом. Он действительно навевал сказочную атмосферу и зачаровывал.
К ночи город оживал. Практически везде, где нам доводилось бывать, во всю кипела жизнь. По хорошо освещенным, однако довольно мрачным по своей атмосфере, улицам бродили туристы и местные, довольно обворожительные женщины и юноши искали приключений на ночь.
Едва мы пересекли железную дорогу, как нас окружили шесть или семь волков. Они выплыли из тени, угрожающе выглядели, хмурились и вообще казались недружелюбными. Я предвидел нечто подобное, так что не удивился. Эверетт, кажется, тоже. Он казался ничем незаинтересованным, как, впрочем, и всегда. И как ему, такому на самом деле ранимому, удавалось сохранять невозмутимый вид практически в любой ситуации?
Наш провожатый взял на себя роль посредника, хотя было заметно, что он больше склонен присоединиться к своим сородичам. Что ж, это рационально.
- Эти коты заявляют, что нуждаются в убежище, - объявил бармен.
Один из волков выступил вперёд.
- Что же привело суда средне-западных котов?
- За нами охотятся наши же сородичи. Но мы не преступники, - тут же добавил я, чтоб не вызывать лишних подозрений (мы и без того достаточно подозрительные).
Я обернулся к Эверетту и тихо заговорил, но не для того, чтоб не быть услышанным остальными, а просто чтоб Эверетту не было не по себе.
- Если ты не против, расскажешь им то, что говорил мне?
Он кивнул.
- Члены прайда, в котором состоял я, убили моих родителей ради власти, потому что мой отец был вторым после главы прайда, он тоже был убит. Я знаю убийц в лицо и претендую на главенствующее место.
Я этого не знал, так что с удивлением слушал громкие здравые речи Эверетта.
- Теперь убийцы преследуют меня. Мне негде искать поддержки.
- А как же другие прайды?
Эверетт помрачнел, но сохранил присутствие духа и независимый вид.
- У кошек не принято оказывать такого рода поддержку. Каждый прайд живёт своей жизнью, а появление нового самца является угрозой власти старого.
Волки обдумали услышанное.
- Можете остаться, - заключил тот, что вышел вперёд. – Мы будем наблюдать за вами.
- Спасибо, - поблагодарил я, потому что Эверетт уже был ее в состоянии сделать это.
Мы сняли на двоих комнату на втором этаже старого здания, окна его выходили на шумную улицу, этот шум не прекращался, даже если окна были закрыты. Кровать всего одна, но это не должно было стать проблемой. В целом тесная, но вполне аккуратная комната – неплохо для оборотней-беженцев.
Для того, чтоб пользоваться банковским счётом, мне нужно было восстановить хотя бы паспорт, потому что все мои документы остались во Флориде. Впервые в жизни я радовался существованию электронной базы данных. Мне выдали справку, удостоверяющую мою личность, до тех пор, пока паспорт не будет восстановлен.
Я снял немного денег, оплатил комнату и купил еды. Ещё до того, как я ушёл, Эверетт предложил достать деньги, сказал, справится сам и что здесь подходящая для этого обстановка.
Я спросил:
- Откуда ты возьмешь деньги?
Он смутился и промолчал. Мне так и не удалось выведать у него подробности. В любом случае, жить на легальные средства безопаснее, чем на нелегальные – я так полагаю.
Мы жили тихо-мирно, стараясь не высовываться. Затеряться в Новом Орлеане легко, но сидеть на месте - не очень.
Эверетт взял бокал вина и навернул его почти за раз, будто очень хотел пить, а в бокале было совсем не вино. Охмелел он почти сразу: порция оказалась очень большой. Я выпил стопку виски: кто-то же должен оставаться осмотрительным.
После шести глотков виски налитого из той же бутылки, что пил я, Эверетт потерял ощущение реальности. Он не был шабутным, не принимался скакать под громкую музыку, доносившуюся снаружи, не смеялся, как сумасшедший, над шутками, а клевал носом, вжавшись в спинку узкого кресла. Это меняло абсолютно все. Милый, спокойный Эверетт.
Я хотел взять его на руки, чтоб перенести на узкую кровать, но он проснулся и вяло запротестовал. Хлопал глазами, не понимая, что происходит. Я все же перетащил его и укрыл одеялом, не раздевая. Эверетт лежал с приоткрытыми глазами и выглядел донельзя меланхоличным.
Я решил воспользоваться его беспомощным состоянием и спросил:
- Можно тебя поцеловать?
Он кивнул еле заметно. Я склонился и поцеловал. На губах и языке ещё оставался привкус виски, вино давно потерялось где-то там.
Я знал, что могу сделать все, что мне заблагорассудится. Эверетт был хорошо сбит, красив и наполнен чем-то таким, что притягивало к нему, несмотря на то, что сам он не стремится идти на контакт. Одновременно он не был недоступен, просто отрешён. Несмотря на молодость, уравновешен и тверд. Говорил мало, не то, что все мои студенты, которые горазды высказать “свою точку зрения” по любому поводу. Юность в нем удачно сочеталась с мудростью на таком, абстрактно-бытовом уровне.
- Я могу снять рубашку? - прошептал я.
Он снова кивнул, не задумываясь. Я не испытывал стыд за то, как бессовестно пользуюсь слабостью пьяного, почти ничего не понимающего юноши.
Он обнял меня, когда я принялся целовать его шею, спускаясь на грудь.
- Я могу снять штаны?
- Да, - выдохнул Эверетт.
Я раздел его полностью и разделся сам, но так ничего и не сделал. Даже не отсосал ему. Мне вдруг показалось, что я совершаю что-то, что испортит наши отношения бесповоротно. Эверетт должен знать, что может на меня положиться. У него тонкая душевная организация, и если сейчас я нарушу баланс, то уже не смогу восстановить его. А ещё я подумал: какого черта это вообще заботит меня? Хм, мда.