– Постой! – воскликнула Карла, предупредительно поднимая руку. – Ты говоришь, что человек, изображенный на портрете, не чистокровный апачи?
– Да, – подхватила Анна. – Лишь мать его была чистокровной индианкой-апачи. А отец – стопроцентным валлийцем.
– Невероятно, – ахнула Карла. – Впрочем, это объясняет необычно высокий рост Джарида.
– Что ж, возможно, – сказала Анна. – Хотя я слышала о некоторых столь же высоких индейцах. Но учтите все-таки еще: отец Джарида, Рис, тоже чистокровный валлиец и тоже очень высок.
– Понимаю, – пробормотала Карла, думая о том, как высокий рост, выразительные жесты и смуглая красота лица – качества, не столь уж редкие у обоих народов, – смогли совместиться в чарующем облике этого человека, пробудившего бурю эмоций в ее душе и заставившего кровь быстрее нестись по жилам. – Продолжай, – попросила она, ощутив легкую дрожь, охватившую ее при одной только мысли об этом.
– Как я уже говорила, – продолжила Анна, – Джарид не выносил прозвища «метис», и все время, пока он рос и мужал, это делало его жизнь дома крайне неприятной, тем более что Рис, по всей видимости, употреблял только это выражение, упоминая своего тестя.
– Как?! – воскликнула Карла. – А где же была мать Джарида?
– Там же, – вздохнула Анна. – Я понимаю дело так: Рис был очень деспотичным и хотел полной власти над всем, что имел. А это значит – над очень многим. Начиная от нескольких ранчо с огромными наделами и кончая небольшими поместьями. Свою абсолютную власть он распространял также на сына и жену, пока та не умерла лет пять назад. Мне говорили, что Джарид с Рисом страшно повздорили после ее смерти. И Джарид, оставив все, кроме рисовальных принадлежностей и одежды, что была на нем, ушел из дома отца куда глаза глядят через полчаса после того, как похоронил мать.
На этот раз Карле не удалось подавить вновь начавшуюся дрожь.
– Значит, Джарид рос на ранчо, – вслух подумала она. Это ее ничуть не удивило. Все в нем – от сильного мускулистого тела и обожженной солнцем кожи до грубо-чувственных желаний – выдавало человека, выросшего в тесном общении с природой.
– На одном из самых больших ранчо на всем юго-западе Соединенных Штатов, – многозначительно сказала Анна. – И те, кто знал, о чем говорит, утверждают, что Джарид был даже более опытным скотоводом, чем его отец.
– И он никогда больше не возвращался? – спросила Карла, не в состоянии поверить, что Кровные узы можно разорвать с такой легкостью.
Анна покачала головой.
– Нет, насколько мне известно. Правда, я слышала, что у Джарида с Рисом произошло несколько стычек с тех пор, причем каждый раз победителем выходил Джарид.
Карла несколько секунд сидела без движения, обдумывая все сказанное Анной.
Затем грустно взглянула на девушку.
– Мне кажется, что это Риса следует назвать жестоким, а к Джариду проявить симпатию и сочувствие.
– Да в том-то и дело! – воскликнула Анна. – Джарид пользовался и симпатией, и сочувствием – во всяком случае, сразу после того, как обосновался в Седоне. Но затем он восстановил против себя всех своей черствостью и грубым отношением.
– Но это можно понять, учитывая ситуацию! – громко запротестовала Карла.
Она убеждала себя, что в ней говорит развитое чувство справедливости, а не желание защитить этого человека. Но в глубине души понимала, что обманывает себя: она пылко защищала именно его.
– Да, но только до какого-то предела, – возразила Анна. – А предел этот многократно перекрывался.
Она замолчала, чтобы отпить уже остывший кофе, и продолжила:
– Первый раз это произошло, когда с его отцом приключился обширный удар после одной из таких стычек – и, кажется, очень нехорошей. Рис был весьма близок к смерти и стал просить... умолять, Чтобы вызвали Джарида – кстати, это подтвердили и доктора.
Она резко вздохнула, словно от возмущения:
– Джарид сказал докторам в частном разговоре, что не станет навещать отца, а потом заявил об этом во всеуслышание.
– Сам заявил? – переспросила Карла.
Она внезапно ощутила внутри себя страшную пустоту, и в душу вновь вонзились стрелы сомнения.
– Да, – в голосе Анны слышалась усталость. – Надо отдать ему должное, Джарид не искал огласки. Совсем напротив, он ее усердно избегал. Но, как это иногда бывает, один очень прыткий репортер из Финикса решил покараулить Джарида несколько ночей подряд в надежде добыть лакомый кусочек для вечерних новостей. На вторую ночь ему повезло. Он следовал за Джаридом, пока тот не приехал во Флагстафф к дому своей тогдашней любовницы.
Анна опустила глаза, заметив, как вздрогнула Карла при слове «любовница», но упрямо продолжила:
– Когда рано утром следующего дня Джарид, усталый и раздраженный, вышел от нее, его уже поджидала съемочная группа. Я видела сводку новостей вечером того дня и должна признать, что репортеры буквально затравили его. Но это не извиняет того, что он в конце концов сказал, когда репортер окончательно достал его расспросами о Рисе.
Карла должна была задать этот вопрос:
– Что же он сказал?
– Он сказал: «Пускай себе умирает и отправляется в ад, потому что именно туда ему и дорога».
Карла закрыла глаза, даже не пытаясь скрыть, что испытала чудовищный шок от этих слов.
Как Джарид мог так сказать о своем отце, пусть даже под горячую руку? Как можно желать смерти кому бы то ни было, не говоря уже о родной плоти и крови?
На долгие мгновения и она сама, и вся эта маленькая комната словно застыли в полном молчании.
Анна шумно вдохнула воздух, нарушив напряженную тишину:
– Это еще не все.
Помертвевшим взглядом Карла уставилась на рассказчицу.
– Продолжай, – велела она голосом столь безжизненным, как и ее взгляд. – Не думаю, что остальное может быть еще хуже.
Выражение лица Анны вполне могло бы подсказать Карле, насколько она ошиблась. Девушка поежилась и прикусила губу:
– Это касается... э-э, его женщин.
– Женщин? – переспросила Карла, резко выпрямившись, с тревогой в глазах. – Интересно, и сколько же их?
Анна словно вжалась в свое обитое кожей кресло.
– Я не знаю точно. Мне известны всего четыре.
– Всего четыре! – горько усмехнулась Карла. – Всего четыре! – Внезапно она рассмеялась, но это был невеселый смех. – О Господи!
– Да, – мрачно кивнула Анна, – большинство женщин чувствовало бы то же самое.
Внезапно ее пронзило болезненное воспоминание о той искренности и страстности, с которыми она ответила этому человеку, оказавшемуся просто современным вариантом Казановы. Погруженная в свои мысли, Карла пропустила смысл замечания Анны.
– Что? – спросила она озадаченно.
– Я говорю, что большинство людей разделяют ваши чувства, – объяснила Анна. – И, судя по всему, Джарид так же жесток с женщинами, как и со своим отцом. Он, похоже, подбирает и меняет женщин легче, чем перчатки. Он – потребитель, Карла. Вот почему я так расстроилась. Вы слишком хорошая и не заслужили всего этого. Вы слишком хороши для него!
Еще один потребитель.
Эта горькая мысль и неприятные воспоминания, вызванные ею, мучили Карлу все оставшееся время до конца рабочего дня, но она мужественно скрывала отчаяние.
Защитный механизм включился в считанные секунды после того, как Анна закончила свою исполненную сострадания речь. В душе Карлы бурлили противоречивые эмоции, впечатления и чувства. Однако все это было скрыто за непроницаемой, ледяной невозмутимостью. Внешне она выглядела спокойной, но на борьбу с чувствами, бушевавшими в ее груди, чтобы не позволить им вырваться наружу, у нее уходили все ее силы.
Время бежало слишком быстро.
Карла ежеминутно смотрела на часы, чувствуя, как нарастает напряженное волнение. Она согласилась поужинать с Джаридом у него дома. Он заедет за ней в половине седьмого, очевидно, с намерением окончательно соблазнить.
Карле следовало принимать решение. А времени для этого оставалось все меньше.
Посетители приходили, уходили, и некоторые из них оставляли кругленькую сумму за свои покупки. Карла выглядела беззаботной, обсуждала с ценителями тонкие различия разных жанров западной живописи, позволяя себе иногда рассмеяться. Единственное, что она запрещала себе делать, – это смотреть на взывающий к ней со стены портрет, висевший в самом центре. Впрочем, никто, за исключением, может быть, Анны, этого не заметил. Анна же, раз высказав свое мнение, воздерживалась от дальнейших комментариев... до того момента, когда они стали запирать галерею на ночь.