— Не смей! — Барон вскочил, но оказавшийся рядом Сардат швырнул его обратно. — Я просто хотел просить, чтобы вы не тронули ее!
— Просить, вот оно как! — приподнял брови Аммит. — Когда просят — стоят на коленях, целуют обувь, рвут на себе одежды. Но не диктуют условия с таким видом, будто имеют на это какое-то право.
Сиера тихонько ахнула — из-под меча потекла красная струйка. Обогнула ключицу и углубилась под одежды, провожаемая взглядом барона, повторяя путь, которым никогда больше не пройдут его губы, его пальцы… Модор заставил себя отвернуться.
— Я расскажу все, все, что угодно. Убейте меня, подвесьте в подвале — как хотите. Оставьте ее в покое! Я и так забрал у нее все, и ничего не смог дать взамен.
Он прятал взгляд от Сиеры, от Аммита, от Сардата. Посмотрел в сторону двери, но там стоял с глупейшей рожей Рэнт. Модор закрыл глаза руками.
— Ратканон, — напомнил Сардат. — Где?
— Ратканона забрал граф, — заговорил Модор. — Насколько мне известно, его вчера утром отправили в Кармаигс в качестве ценного дара его величеству Эрлоту. Караван пошел горным трактом, и я просто даю добрый совет: не суйтесь. В охрану Кэлпот назначил лучших бойцов. Нет такой силы, что их остановит. Разве что сам Эрлот встанет на пути.
— Эрлот скоро ляжет, это я тебе обещаю, — заявил Сардат.
Модор затрясся от смеха. Даже остановив сердце, он уже не мог контролировать себя.
— Эрлот? Ляжет? Да ему меньше года потребовалось, чтобы сломать миру хребет! Чем скорее ты поймешь, что мир уже мертв, тем меньше испытаешь разочарования, Сардат.
Судя по голосу, Сардат наклонился над ним:
— Мое имя из твоей вонючей пасти звучит как оскорбление. Давай-ка повежливей. Говори, как убрать из лесу твоих псов.
— А что? — Модор, смеясь и плача, посмотрел на него. — Не можешь их всех убить? Да они ведь близко не Эрлот! Нет-нет, ты попробуй! Мои бойцы — тоже хороши, куда сильней меня, но с теми, что стерегут Ратканона, не сравнить. Иди, да попробуй! — Модор вскочил, голос сорвался на визг. — Что вы придумали? Освободить всех людей, одолеть всех вампиров, создать прекрасный мир, где все друг друга любят? Ты! — обратился он к Аммиту. — Ты, перворожденный, как позволил втравить себя в этот бред? Тебе ли не знать, что мир — это вонючий подвал, в котором мрази вроде меня режут скот? А больше нет ничего, не было и не будет! Ни любви, ни смеха, ни радости, ни танцев у костра — ничего! Иди и убей моих псов. Прошу, умоляю — убей, сожги все, что мне принадлежит, кроме нее!
Мечась по комнате, спотыкаясь о складки ковра, барон Модор избегал одного: кресла, в котором сидела Сиера. Боялся напоследок увидеть в ее глазах ненависть. Лучше уж презрение. Пусть смотрит, как на мерзкого жука, забравшегося на подушку.
Одновременно с этой мыслью вспыхнула алым пламенем другая: а что если не убьют? Что если сейчас эти двое непонятно кого посмеются и просто уйдут, оставив их наедине в развороченной комнате? Двух мертвецов, лишенных огненного пристанища, обреченных предаваться вечному разложению, глядя друг другу в глаза.
Нет! Этого он им не позволит. Барон Модор — кто угодно, только не трус. Он не станет цепляться за мертвую жизнь, когда впереди — совсем рядом, только руку протяни! — течет через годы и века такая живая смерть.
То и дело все заволакивает алая дымка. Сардат стоял, сунув руки в карманы, сохраняя видимость силы, но понимал одно: это слишком. Новый мир с каждым шагом становился сложнее и безумнее. Умирающие от истощения люди заступаются за ту, что их убивает. Сумасшедший садист-барон на коленях вымаливает жизнь ненавидящей его девушки. Что случилось со всеми этими людьми? Что так необратимо извратило их сознание?
Модор остановился у стены, сгорбился и Сардат затаил дыхание.
— Я облегчу вам выбор, — послышалось шипение.
На том месте, где стоял барон, завертелся огненный смерч. Расплывшийся силуэт взмахнул рукой, и пламя полетело в Сардата, другая его часть в Аммита. Краем глаза Сардат успел заметить, как загорелось лезвие меча. Аммит плашмя выставил его перед собой, и огонь барона то ли исчез, то ли присоединился к зажженному Учителем.
«А мне-то что делать?»
Ответ дала Река. Ее кровавые воды отныне текли через сердце и разум Сардата, Аммита, Левмира, Кастилоса, Ирабиль. Откуда-то свыше по течению прилетел голос Кастилоса: «Огонь поглощает огонь».
И Сардат отдался знакомому чувству. В глазах потемнело — не от страха уже, но от черного пламени, рвущегося из самого сердца. Он вскинул руку — пальцы окутали языки огня, больше напоминающие тени, — и сгусток, посланный бароном, растворился, едва достигнув его.