Площадь регулярно чистили, мыли и поливали, но по Ленинской улице, примыкающей к площади, ветер носил бумажки, пыль собиралась у бордюров и растекалась гря-зью после дождя. Окурки и плевки попадались под ноги, и чтобы не наступить на них, приходилось все время смот-реть не перед собой, а под ноги. Мила давно заметила, что везде так устроено, что человек должен сгибаться в три по-гибели, как бы кланяться: и в железнодорожных кассах, и на почте, и в сберкассах, и в часовых мастерских окошечки так расположены, что ты всегда находишься в позе проси-теля. Потому, наверно, тебе и хамят кассирши и прочие чиновники, что ты для них вечный проситель. Мила улыб-нулась этому своему открытию. А еще она подумала, что когда человек обживается на новом месте, он начинает с того, что наводит чистоту и порядок. Жаль, что эта мысль не пришла в голову нашему мэру. Грязная лестничная площадка, грязный двор, грязная улица - отсюда и пофи-гизм. У хорошего столяра или слесаря рабочее место все-гда в порядке, поэтому у него и дело спорится; у нерадиво-го - кавардак, потому он брак и гонит.
В гастрономе на Ленинской Мила прошлась по вит-ринам и ужаснулась. Цены опять подскочили.
Она купила полбатона белого хлеба, килограмм вер-мишели, пакет молока, вместо масла пачку маргарина и десяток яиц. Чуть подумав, она взяла полкило сосисок и триста граммов дешевых шоколадных конфет 'Ласточка'. Ее капитал уменьшился почти на треть. 'А с чем Катьке макароны есть?' - вздохнула Мила и отдала еще три тыся-чи за двести граммов с небольшим сливочного масла. По-том она вспомнила, что дома нет сахара и подсолнечного масла. Полкило сахара и бутылка подсолнечного масла об-легчили ее кошелек еще на пять тысяч. И от ста тысяч, ко-торые дали родители, осталось чуть больше половины.
Мила угрюмо плелась по Ленинской и предавалась своим невеселым мыслям. Недавно Алексей Николаевич, папин друг, профессор, сказал, когда они по обыкновению спорили, что 'Россия бьется в эпилептическом припадке'. А вчера в газете, Мила прочитала, академик Богомолов приводит сумму прожиточного минимума, которая равня-ется четыремстам тысячам рублей, и комментирует: 'но на нее нельзя прожить'. В это время Москва широко празд-новала 850-летие. 'Пир во время чумы' - выразился Алек-сей Николаевич. Мила грустно усмехнулась. Она поискала глазами, куда бросить бумажку от съеденной конфеты, но урны не нашла, и сунула бумажку в карман плаща. Она никак не могла приучить себя бросать сор куда придется, как делают многие, и вечно таскала фантики и использо-ванные автобусные билеты в сумке или в карманах, забы-вая потом выбросить дома.
Дома Мила разложила продукты: что в холодильник, что в стол, включила газовую колонку и стала набирать го-рячую воду в ванну. Вода набралась быстро. Мила завела будильник, разделась и залезла в ванну. Горячая вода при-ятно обожгла тело и сразу обозначилась усталость. Мила блаженно вытянулась в ванне, и нега разлилась по всему телу. 'Все не так плохо, - подумала Мила. - У меня есть своя квартира, где я сама себе хозяйка, у меня есть дочь, которую я люблю, и есть родители, которые меня любят'.
Квартира раньше принадлежала бабушке и папиному отчиму Валериану Григорьевичу. Дом построили вскоре после войны для обкомовских чиновников, и деду, как главному агроному области по садоводству, дали одно-комнатную квартиру. Дед умер, а бабушка, когда Мила выскочила замуж, перешла к ее родителям в трехкомнат-ную квартиру, оставив свою внучке. Такие квартиры назы-вают сталинками: большая комната, большая кухня, высо-кие, выше трех метров, потолки, а ванная свободная, так что стиральная машинка не видна.
С Андреем у них не сложилось, но он после развода ничего из квартиры не взял, хотя, благодаря ему, квартира полностью 'упакована'. Один кухонный гарнитур с под-светкой чего стоит. Его делал Андрей сам под размер кух-ни. А модель взял из зарубежного журнала 'Home & Gardens'. Руки у Андрея росли откуда надо, и голова у трезвого варила. Но все вдруг кончилось, банально и про-заически. Как на дрожжах стали подниматься фирмы-конкуренты, более мощные, с более солидным капиталом и размахом. Число клиентов быстро сокращалось, и уже не было такого заработка, как в первые два-три года. Андрей ходил злой, стал чаще прикладываться к рюмке, к работе охладел, бросив дела на своего заместителя. И даже когда появлялся хороший заказ, Андрей позволял себе выпить, а к вечеру он напивался до положения риз. И выяснилось вдруг, что характер у него деспотичный и жесткий. Мила скоро узнала оборотную сторону семейной жизни. Насту-пил день, когда муж в первый раз ударил ее. Она рыдала полночи, пока он спал в одежде и туфлях на диване. Роди-телям она ничего не сказала. Утром Андрей ушел, когда Мила спала, и она слышала только, как захлопнулась дверь. Вечером Андрей пришел почти трезвый, просил прощения, стоял на коленях, и она его простила. Ради ре-бенка, которому было три года. А на следующий день он опять пришел пьяный. Мила опрометчиво выразила недо-вольство, и Андрей взял ее за отвороты халата и стал бить головой о дверь. Ребенок все видел, орал как резаный, ни-чего не понимая и не веря глазам своим: папа бьет маму. Под Катей расплылась лужица, и она беспомощно стояла на этой лужице, а в глазах застыл ужас...
Это был конец. Милу потрясло случившееся. С ней никто и никогда так не обращался. Но даже и не в ней, в конце концов, дело, но ребенок. Как можно было бить мать при ребенке!.. А еще Милу поразил его взгляд. Она почув-ствовала настоящий страх, когда встретилась с ним глаза-ми. В его взгляде была такая пронзительная ярость, что она поверила: он может убить.
Многие не понимали ее. Бывшая свекровь винила в разводе ее. Но они всего не знали. Родителям и то Мила не все говорила, а тем более не все подруги знали, что у Анд-рея был кто-то на стороне, и он заваливался, бывало, до-мой далеко за полночь. Конечно, со стороны Андрей па-рень видный, обходительный, даже галантный: и женщину вперед пропустит и место уступит. И не жадный. Но Мила знала, что внутри него сидит еще и зверь, который служит чем-то вроде противовеса хорошему в нем, и выпрыгивает, когда добро начинает перевешивать.
Она терпела долго. Терпела пьянки, терпела грубость. Ее только удивляло, как мог так сильно измениться чело-век. Папа оказался пророком, назвав Андрея двуликим Янусом с лицами, обращенными в противоположенные стороны, но не к прошедшему и будущему, как древне-латинское божество, а к Дьяволу и Богу. Жаловаться Миле было стыдно, и она многого подругам не рассказывала, бо-ясь, что ее осудят, потому что она и сама осуждала себя. Андрей работает допоздна, хорошие деньги зарабатывает, а она дома сидит. Но, с другой стороны, обед всегда готов вовремя, а готовит она вкусно, спасибо бабушке, научила; дома чисто, и ребенок ухожен, да еще и институт.
Так, может быть, она и жила дальше, но когда он стал ее бить, да еще и ребенка напугал, в ней что-то надломи-лось, и она будто прозрела, сердце ее окаменело, и она со спокойным равнодушием поняла, что не любит этого чело-века, что он ей безразличен...
Пронзительным трамвайным звонком затрезвонил бу-дильник. Мила от неожиданности вздрогнула, чертыхну-лась и, ругнув себя за то, что лежит как пень, забыв про все на свете, быстро стала намыливать голову дешевым яич-ным шампунем. После ванны она долго, докрасна, расти-рала тело махровым полотенцем и не преминула посмот-реть на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела строй-ная с плоским животом, маленькой грудью и длинными ногами женщина, больше напоминающая подростка. Ма-ленькая головка на длинной шее и короткая стрижка, кото-рая ей очень шла, делали это сходство еще более очевид-ным. 'Поджарая как скаковая лошадь', - с удовольствием отметила Мила, провела ладонями по тонким бедрам и вслух сказала: 'Господи, откуда жиру-то быть при таких харчах'. Повернувшись к зеркалу спиной, она еще полю-бовалась своей упругой, как мячик, оттопыренной попкой, потом накинула простенький ситцевый халатик и стала сушить феном волосы, на что у нее ушло не более пяти минут.