Мы тщательно обследовали дом. Побывали на чердаке, в подвале... Ни-ка-ких следов! Оно конечно, мы с Игорьком не такие уж и следопыты, как Жора. Однако, если что-то произошло, какие-то признаки должны об этом свидетельствовать! Но признаков не было. Птички под куполом щебечут, их ссору резонируют своды церкви, дождевые капли шуршат о траву... Все естественно, как оно и должно быть. А Жора - бесследно попал. Мы, явно обескураженные, трусливо отступили в слободу.
До конца дня мы еще раз успели обследовать Серафимов скит, теперь уже всемером. Все те же покой, благодать, запустение. Возникла даже версия, что Жорик мог провалиться в подземный ход, который согласно еще одной сомнительной легенде прорыт между монастырем и скитом. Еще раз обыскали дом, на всякий случай - церковь. Облазили окрестности. Никаких намеков - даже косвенных. Будто растворился... или улетел. Что самое фиговое, из наших только Жора умеет идти по следам. Мы теперь - как слепые котята.
Вечером, будто не было бессонной ночи, никак не мог заснуть. Нервное перевозбуждение, наверное. Я прикинулся сладко дрыхнущим, когда Люся особенно долго, истово молилась у иконы. Самому, что ли, какую молитву выучить? Впрочем, я и не заметил, как провалился в сладкую пустоту.
-- Жора, последний из могикан
С Беловодьем много неясного. Кой-чего об истории Никольско-Беловодской пустыни можно почерпнуть в дореволюционных книгах. Одна из них, носящая название "Описание монастырей русских", хранится в Жорином доме. Вообще, Жору на самом деле звать Егором Пономаревым. Но так уж исторически сложилось, что все его называют именно Жорой, по-свойски. Как и меня, впрочем, Алешей.
Про Жору и его бабушек я чуть позже, сейчас же хочу хотя бы вкратце рассказать об истории Беловодья. Я не случайно привел фрагмент найденного мною на чердаке Люсиного дома дневника неизвестного монаха. Дело в том, что в начале 30-х годов прошлого века здесь случилось нечто, отчего не стало ни монахов, ни прочего населения. По некоторым слухам, здесь был устроен концлагерь. Но это, повторю, всего лишь слухи, тем более что колючей проволоки, вышек и прочей лагерной атрибутики в Беловодье я пока что не встречал. Поверьте, в этой теме я смыслю.
Вот, какие сведения содержатся в книге. Основал обитель почти 400 лет назад странствующий монах Кирилло-Белозерского монастыря Серафим. На холме, среди болот им была чудесным образом обретена икона Николая Угодника, после признанная чудотворной (ныне она утрачена, как, впрочем, и другие монастырские ценности). В книге не разъясняется, каким образом Серафим попал сюда. В те времена в здешнем таежном краю обитали разве что воинственные племена каких-то там зырян. Они, то есть аборигены, хотели убить Серафима, и в этом направлении совершали многочисленные попытки. Проблема в чем: холм посреди болот, на котором обосновался русский монах, являлся ихним языческим капищем. Какая-то таинственная сила в последний момент отвращала руки злодеев. И как-то поганый жрец, чувствовавший в Серафиме конкурента в борьбе за духовную власть, послал на злое дело целый отряд. Воины обступили келейку монаха (по иным сведениям, это была землянка) жаждуя крови. Серафим вышел с иконою в руках, и... неведомая сила перенесла его через злодеев. Инок опустился на воды реки Белой, и пошел по водной глади яко по суху. "Это шайтан, убейте его!" - воскричал шаман. Острые стрелы засвистели в сторону монаха. Но все они останавливались в воздухе, поворачивали назад и летели обратно. Одна из стрел поразила шамана - прямо в сердце. И Серафим начал пламенную проповедь, причем, на зырянском языке. Аборигены внимали ему, раскрыв рты.
Первыми послушниками подвижника стали его бывшие враги, охотники-зыряне. Так было положено начало христианизации дикого языческого края. Лет через пятьдесят после кончины преподобного Серафима его мощи были обретены. Тело подвижника оставалось нетленным и благоухало. Много чудес явлено было и от иконы Николая Угодника. Обитель, названная Никольско-Беловодскоой пустынью, неуклонно разрасталась и преумножалось православным людом. На довольно тесном пространстве холма выросли не только собор, надвратная церковь, трапезная, братский и настоятельский корпуса, но и целое поселение мирян, называемое деревней Беловодье, а в просторечии - слободою. Отдаленность Беловодья от крупных городов и больших дорог не шибко способствовала прославлению обители во всероссийском масштабе, но пустынь за 300 лет не знала особых бедствий - вплоть до революции и гражданской войны. Это я понял из дневниковых записей безвестного монаха.
Особая история у дороги, связывавшей Беловодье с большим миром. Она проложена через болото (это больше 15 километров), и по преданию строили ее не только монахи, но и паломники. Дорогу постоянно проглатывает болото, сей факт был известен широко, и каждый, отправляющийся в паломничество к мощам праведного Серафима с святой иконе, знал, что в путь к святому месту надо взять хотя бы несколько камней. После войны, когда в Беловодье затеяли колхоз, камни навозили грузовиками. Сотни тонн щебенки! Однако техника не столь эффективно справлялась с задачей, нежели верующие люди, и дорога неуклонно погружалась в пучину.
В 60-е годы прошлого века до чего дошло: из-за утраты дороги расчистили в Беловодье площадку и организовали на ней аэродром, то есть, поле, пригоднное для посадки кукурузников типа У-2. Было времечко, возили самолетами на большую землю даже масло, выработанное местным Беловодским маслозаводом. Именно поэтому последние оставшиеся в живых беловодчане считают советское время "золотым веком" своей милой малой родины.
Колхоз именовался "Коммунаром". Народ туда собирали из деревень, считавшихся неперспективными. Так же селили в слободе тех, кто был эвакуирован во время войны с оккупированных фашистами земель, а после не желал возвращаться в разрушенные в Европейской части СССР деревни, прознав, что они сожжены супостатами.
Жорина мать, Таисия Семеновна, родом со Псковщины. К сожалению, не застал я ее в живых, а ведь, как рассказывали знающие Таисию Семеновну, была она светлым и умнейшим человеком. Работала учительницей начальных классов в школе, располагавшейся в настоятельском корпусе. Много знала. Жора, мужик таежный и близкий к природе, если честно, про историю Беловодья знает немного. Схоронили Таисию Семеновну три года назад. Из старого, еще в советское время жившего здесь населения остались только четверо: Жора да три бабушки: Любовь Васильевна, Елена Валерьевна и Марина Автономовна.