...Но сейчас что-то не так. Медвежатиной не пахнет... Лось, кабан - прут напролом, их слышно, а сейчас обычная таежная тишина. Я напряг слух. У меня с собою ствола нет. М-м-м-м-да... За полтора года, что я здесь, уже привык к общению со всяким зверьем. Если с Жорой за периметром - так он и не молчит вовсе, если возникает опасность. А здесь... вот ведь как мужика торкнуло-то. Я тоже почувствовал беспокойство. Вжался. Жду. На всякий случай, нащупал нож, перобу меня по старой привычке всегда под рукой. Чудятся (или нет?) какие-то шорохи. Сердечко стучит учащенно. Мучительно долго жду, кажется, с полчаса. Наконец, Жора возник. Тихонько вышмыгнул из кустов, на меня смотрит просящее, снова палец у рта. На охоте, в лесу мы привыкли понимать друг друга даже не с полужеста - с полувзгляда. Сели на корточки, еще некоторое время таились. Наконец, Жора зашептал:
- Двое. Мужчины. Кажется, в военной форме. Там, за рекой - пошли вниз...
Та-а-ак... Вообще говоря, пока я в Беловодье, заплутавшиеся бывали. Двоих, кстати, приютили, теперь они среди нас. Других выводили к ближайшему селению, Преддверию. Там есть телефон, цивилизация. Ну, и что те двое? Может, охотники... Жора зашептал снова:
- У них "калаши". Укороченные, как у десантуры.
- Ну, и... - откровенно говоря, ничего странного, на мой взгляд. Ну, предположим, вояки решили поохотиться. Изредка над нами "вертушки" пролетают. Нефти-газа здесь пока что не нашли, геологов не водится, граница далече, и мы знаем: если "вертушка" - всякие силовики любят в наших краях на какого-нибудь зверя сходить. Ну, там, менты, фээсбэшники. Мы же не на необитаемом острове живем. К нам никто не залетает, все знают: гиблое здесь место, кругом непроходимые болота. По крайней мере, так считается. Было как-то, зимой: сильные мира сего пару лосей завалили километрах в двух за периметром. Так их в "вертушку" - и все, улетели. Мы просто следы этого изуверства видели. Ну, а сейчас... - ты чего так испугался-то, брателло?
- Не пойму. Что-то не так. У меня чувство, они за нами... следили.
- А у тебя, случаем, не паранойя?
- Ладно. Пошли. - Обиделся мужик. Все же недолюбливает он меня.
Взяли корзину, двинули к слободе. У меня нет оснований подозревать Жору в том, что ему могли привидеться глюки. Не такой он человек, насколько я знаю. Так что молча, осторожно дочапали домой. Передали рыбу бабулям. Люся встретила напряженно. Мы ведь задержались на два часа. В размеренном ритме жизни Беловодья это срок. После завтрака, обычных трудовых обязанностей (я ведь еще и навоз должен убирать) мы, мужики, собрались на маленькое совещание.
Как всегда, Вацлавас, записной наш юморист вставил анекдот: "Плывут рядом в Японском море два траулера, наш и японский. Наши забросили трал, вынули: пустой. Японцы забросили, вынули: полный. Наши забросили, вынули: пустой. Япошки - полный. Наши опять - и... пустой. Япошки - снова полный. Япошки кричат: Эй, русски, план нет собрань давай!"
Иногда Вацлавас меня достает. Да и всех тоже. Но своей легкой энергетикой способен литовец снять напряжение. Это надо ценить. Тем более, мы с ним - родственные души. И в общем-то, в теплых отношениях. Хотя и он, и жена его, Мария - намного старше меня. Мы ж зеки прожженные, а рыбак рыбака завсегда видит издалека. То бишь, урка - урку...
Итак, наскоро обсудили инцидент. Жору интересовало, не сталкивался ли кто-то из наших с чем-то необычным. М-м-м-мда... У нас тут все в общем-то необычное. То есть, само наше существование - перманентное недоразумение. Ну, все, конечно, поняли, что охотник имеет в виду: не было ли признаков присутствия посторонних людей. Народ утверждал: не было ничего такого. Тем не менее, все же решили сходить по следам "случайной парочки с калашами". Вызвались идти вместе с Жорою Петрович и Вацлавас. Я промолчал. Откровенно говоря, плохо я знаю болото, а посему посчитал себя бесполезным "следопытом".
-- Из дневника безымянного инока
Листочки с записями неизвестного обитателя частично истлели, чернила местами расплылись. Расшифровывать было непросто. Но я старался. При переписке я удалил старинные "яти". Приведу последнюю часть дневника.
Января 30-е, год от Р.Х. 1930-й
Уверен не вполне, что следующий приход отряда в наше Богоспасаемую обитель ознаменуется порушением и поруганием. Я знавал ихнего главаря, Федьку Шелкунова: он родом из деревни Преддверие, и много раз ходил к нам паломником по престольным да двунадесятым праздникам. Оно конечно, на сей раз Федька уезжал шибко злой. Отец-игумен не раскрыл ему, где ризница, и тот шипел зело, Богопротивные речи говорил. Так и сказал: "Не хочешь, батька, по-доброму, придем, силой заберем и все тут огнем праведным попалим!" Игумен за сердце схватился, увели его братья в настоятельский корпус под руки. В те-то времена, когда антихрист не взошел еще на престол нашей Руси-матушки, Федька был кроткий Богобоязненный мирянин. Сам его исповедовал не раз, причащал, и могу сказать, человек он добрый, или, по крайней мере, зла в душе не держал. Господи, не остави раба Твоего в неведении!
3 февраля 1930
Братия по разному отнеслась, когда отец-игумен благословил мощи нашего Серафима, заступника обители, схоронить под спудом, в тайном месте. Только четверо в тайну посвящены, да и те слово пред Всевышним дали, что ни при каких смертных муках тайну не выдадут. Некоторое шатание в пустыни началось уже давно. Одни говорят, надо уходить в скиты. Другие, что оборону держать здесь. Есть и такие, кто пытается доказать (то ли другим, а то и себе), что надо бы покориться силе. Наш вечный смутьян Доримедонтушка моду такую завел агитировать, что дескать большевистская правда построена на идеях Господа нашего Иисуса Христа. Мол, рано или поздно мир православный сольется с коммуняками, бо из одного живоноснаго родника питаемся. А вот у меня своя мыслишка. Думаю, ежели оно даже и так, не понесет кобылка двух седаков. Растопчут они нас, горемычных. Помню, в 20-м: прятали мы тех, из бедноты, кто в партизаны ушел, не вынеся зверств колчаковцев. Среди тех и Федька был. Очень помню, как сердечно он благодарил и нас, насельников, и слобожан - за то, что не выдали супостатам. Вот, десять лет минуло - и все в них, в мужиках, перевернулось. Не в силах постичь я, грешный, откуда взялось в них столько злобы! Может, от горя и вопиющей несправедливости этого мира?