- Не бейте меня... Я люблю и маму, и вас..., Я всех люблю...
Заверюхин дрожал от испуга и холода. От протягивал руки к утопающему сыну:
- Сынок, дай мне ручку... Дай! Не бойся меня... Вовек не трону тебя пальцем. Вот так... Да, да... Я вытяну тебя. А нет, то за тобой, пойду под лед холодный. Окаянному жизни не будет... Ну вот! Я уже держу тебя, Петя. Ах ты, умница моя... Золото драгоценное! - Бормотал отец. Начал сбегаться народ.
* * *
Был истинный праздник Рождества Христова в доме Заверюхиных, хотя Петя лежал в постели, выздоравливая от простуды благополучно. Лежали подарки около него, между ними Евангелие с картинками. Снегурки и теплое пальтишко. Заверюхин перестал бранить жену. Ее радость сияла, как восходящее солнце. Озарило оно и мрачное сердце Гордея. Шумно заговорили в местечке С.: - И Заверюхин покаялся...
Да будет воля Твоя!
Максим Горбачев, сухенький человек с большим шрамом на правой щеке, горячо спорил с проповедником Евангелия, который зашел навестить его. Говорить с Горбачевым было трудно, поэтому проповедник терпеливо слушал и больше молчал. А Максим разошелся, на всех парах несся по бурным волнам взволнованной и горькой речи человека, огорченного жизнью.
- Хорошо. Вот вы о справедливости, о правде хотите мне сказать. Пришли мне о любви возвестить, да. А спрошу я вас, где же эта правда на свете? Где любовь эта Божия? Нету их на свете. Самообман человеческий и все! Человек, как зверь, грызется с другим человеком. Который посильнее, отнимет у слабого, убежит. В свою нору спрячется. Потом опять выходит грызть и отнимать. Так с хлебом насущным, так в политике. Так во всех организациях наших. Грызутся только. Вот может у вас, среди верующих получше чуток, а у нас - резня одна словесная. Языки, как стрелы ядовитые, как ножики острые. Вот и живи, и радуйся прогрессом человеческим. Скажу вам прямо, разочарован я в жизни, да. Вот и о Боге говорите, о милости и любви Его. Может Он и существует для кого, а для меня нет. Забыл Бог Максима Горбачева, совсем забыл. Вот из лагеря в Европе вырвались, добрался до Америки с семьей. Пожить бы только, как другие живут. Уже и домишки и автомобили некоторые покупили. А Максиму, как утопленнику, не везет. Настенька, говорю своей покойнице, вот уже триста долларов собралось у нас в коробке от папирос. Целых триста! Богачи мы, Настенька, с тобою, да. Еще немножко и что-нибудь и мы придумаем с тобою. Хатенку купим. Дети подрастут, помощь придет. Вот и забудем, как мучились на родине-мачехе нашей. Забудем, голубушка! Хотя небольшой я ростом, но жилистый у тебя. Хотя сух, как ветка старая, но крепок, как канат толстый. Видишь, и стреляли в меня в революцию, и в Сибири был пять лет, за папашу, что землю родную любил да в поте лица трудился на ней. В кулаки записали нас. Ну вот, говорю, на ноги станем, моя верная помощница! А она такая у меня была, что только и знала улыбаться. Как ласточка милая. Это я бунтарь, а она нет. Все говорит, бывало: да будет воля Божия. Максим, без воли Божией и волос с головы нашей не упадет. Да, это правда, она настоящий человек была. Таких мало на этом свете. Да, говорит, купим дом-то. Вот и я пойду на подработки вечерами. А ты с детьми будешь дома, покараулишь. Ну и пошла на эти офисы на работу, а через месяц какой - и нет Настеньки моей. Запаление легких, получила и конец. Не забыть, как прощалась: ты же смотри, детей не обижай. Судьбу не кляни. И Бога не прогневи словами своими. Пусть будет воля Его. Так написано в книгах небесных о нас, говорила все. Бог не оставит сирот моих. Так к божественному влекло ее. А я всегда был напротив и сейчас такой. Бунтарь, обвинитель жизни. Вот эту пасть свою небольшую против Бога открываю. Вероятно, пропащий я с сиротами. Как сам Иуда стал я. Горит во мне зло. Распирает грудь мою гнев на жизнь. Почему такая несправедливость? Зачем Настенька, умерла? Зачем покинула меня, окаянного смердеть на свете этом белом? Вот, ежели б не детишки, так и капут себе пристроил. Страшный я! Таких мало видали вы, да. А вот послушать доброго человека люблю. Спасибо, что зашли. Где то есть у вас искра той любви, о которой сказываете. Только пропащий Максим Горбачев. Пропащий совсем. - Пошел в боковую комнату Максим. Слышно было, как он сморкался. Вернулся с красными глазами, с которых вытирал слезы. Гость его жалел этого человека и внутренне молился: Господи, помоги душе его. Научи меня. Твои слова пошли.
- Максим Гордеевич, сядьте на минутку около меня. Я понимаю вас.
- Ну вот еще, no-отечеству величаете такого супостата. Нашего папашу всегда так no-отечеству называли, старшиной был много лет в деревне. - И как-то приятно Максим улыбнулся. Сидели и говорили долго о смысле и причине человеческих страданий. Трое детишек раскрывшись крепко спали в соседней комнате на одной кровати. Сон их веселил играми, велосипедами, надеждами. Отец же и гость говорили об Иове, о Христе. Об их победе в огне страданий. О жизни истинной, где не будет смерти, ни болезни, ни слез больше не будет.