- Михал Иваныч, прижми его, злюку негодную... Федота Хрюкова энтово... Ежели-б он наших лошадей потравил, мы бы с ним сразу-капут... А ты все божество напоминаешь и в суд даже не подаешь на Хрюкова. Так жить нельзя, Иваныч, даже ежели и с божеством, как ты энто в Евангелии вычитал. Хорошо пишется, но нельзя, Иваныч, простить ему... Нельзя! - И соседи, сидя у него в избе, вечером после бесед духовных, доказывали теперь с жаром брату Чуйкину, что жить без гнева нельзя, что нужно силу в руки брать, что кару возложить на лихого Федота необходимо, а то и щек не хватит в деревне, чтоб беззаконникам таким без конца подставлять для ударов.
Бородатые мужички горячились и даже кипели, как самовар медный равнодушно шумел и закипал в сенях большой избы Чуйкина. Не бедствовал брат Михаил, Бог наградил его добром земным также, как и духовным посетил, но, думал он, правду соседи утверждают, что обидно, - пара гнедых пропала, что сердце болит. Особенно прислушивался он к Гордею Гвоздеву. Средних лет он, как смоль черный и быстрый сосед, на битву также быстрый.
- Михал Иваныч, послушай меня... Зла тебе не желаю, заприсягну на всякое божество, что видел я сам вот энтими черными глазами моими, как он, Хрюков самый, сыпнул чево-то в корыто, когда гнедые твои пили воду. Перед самым царем могу предстать и скажу: видел, Ваше Величество, Федота... Энто он злодей невинное животное погубил и бедствие навел на Михала Иваныча... А энтот ему зла не сделал, а еще взаймы давал. Прижми его, Иваныч, а то небось всех нас нищими сделает!
Гордей быстро бегал своими глазами, как угли горящие, по мужичкам. Те кивали головами,- мол, прав Гордей. И только не мог он долго смотреть в голубые детские глаза Михаила Чуйкина, который слушал Гордея молчаливо, с какой-то нежностью или сочувствием старшего брата к младшему, который снова провинился. Уходили крестьяне и приходили опять: слушали, вздыхали, пили чай после молитвы Михаила и снова досаждали ему, чтобы покарал виновника, Федота Хрюкова, о котором все знали, что лихой он человек и, вероятно, и это зло сделал он Михаилу. А тот слушал, пожимал плечами и отнекивался:
- Друзья добрые мои, с делами Божьими спешить-то нельзя... Вот как-бы отнял Он силу у меня, чтоб прижать его, как говорите... Стоит, да, но не умею... Сил нет. Обождем чуток, братцы... Оно положено в божественных делах. Пущай сила Божия явится... Чуток потише наша сила...
А Гордей Гвоздев не унимался:
- Сила говоришь, Иваныч, как божественные дела сказывают... Ее ждать-то долго необходимость для человечества, а вот я бы ему сегодня ребра поломал и всему делу конец! Задача решена... Все знают, кто умысел имел злой... Федот энтый... - Опять глаза брата Михаила сияли нежным светом любви и проницания, как будто он что-то видел далеко-далеко, за снежными степями, за горизонтом, там, где звезды в снегах прячутся в Сибири бескрайной.
В ближайшее воскресенье вечером опять набилась изба Михаила пожилыми крестьянами - сказывать опять Иваныч будет о чем-то ладном, - перешептывались они. Особенно же интересовало "дело", как поступит он с Хрюковым. Нел Михаил с семьей гимны перед собранием, а дети у него были красивые и голосистые. Сидевшие люди поближе к столу подтягивали. Ночь была звездная и морозная. Отчетливо заскрипел сухой снег под ногами большого, угрюмого мужчины. Потом отворилась дверь и в избу с клубящимся холодным воздухом смело вошел, почти великан, Федор Хрюков. Тулуп делал его еще большим, внушающим страх и покорность. Шепоты покатились: Федот... Хрюков пришел... Тама он, гляди...
Пение задрожало, ослабело и, казалось, побледнело вместе с хозяином дома. Но это минутное смущение быстро исчезло и Михаил снова с приятной улыбкой заводил новую духовную песню. На этот раз: - Я умер за тебя, Я отдал жизнь тебе... Страдал Я на кресте, а чем воздал ты Мне? Михаил прочитывал плова внятно и с остановками, потом запел с семьей. В избе было особенно тихо и благоговейно. Федот переминался с ноги на ногу, стоя у стенки. Гордей изредка обстреливал его своим колким взглядом. А Михаил, совершив краткую молитву, начал рассказывать из Евангелия.
- Братцы любезные, видите, две жизни есть на свете... Да, две жизни. Как бы и два сердца существуют. Вот посмотришь на человека, одно сердце видишь, злое, грешное сердце. Вот и на себя взгляну поглубже в сердце и боюсь, братцы, себя, сердца своего боюсь, на всякие дела способно оно сердце энто человеческое, на зло и обман. Все мы грешные, всем божества не хватает. А вот на Христа посмотришь, там уже другое, картина совсем другая... Да... Там уже не сравняться нам с Ним, нет. Ну кто-бы из нас на кресте вися в страдании за грешный мир, еще и прощения просил для них: Отче, прости им, ибо не знают, что делают... Вот и энти разбойники самые... Разбой, братцы, издавна в мире, он от диавола. Это он придумал такое зло для человечества. Бог правду, добро придумал, а диавол, сатана энта хитрая, - зло, обман, ненависть, убийство. Да... Ну вот и висят два разбойника на крестах. Энтих грех туда привел, а Христа любовь святая. Так вот один и там давай ругаться и Сына Божия уничижать. Пропащий был совсем он, как зверь стал. А вот другой, тот нет. Давай усовещать товарища: ты, говорит, зачем такое говоришь на праведного человека? Не знал он, а только чувствовал, что божество здеся было. Да, а потом и просит, помяни меня грешного в царствии Твоем... Видите, братцы, смирился плохой человек, кается уже. Хоть помяни меня... А Спаситель что? Будешь ныне со Мною в раю... Вот какой милостивый Господь наш... Мало ты просишь, бедный грешник... Я хочу простить тебя... Да, вот прощаю тебя... Ты умрешь сегодня... Голени твои воины перебьют, а Я приму тебя, потому что каешься ты грешник бедный. Вот, братцы, так бы и нам в деревне... Покаяться бы нам всем! Жизня другая бы пошла, как снег белая, чистая... Ни воровства, ни пьянства... Божия жизня, братцы, лучшая. Вот и про меня думаете... А вот, что Михал Иваныч будет делать, как повернет дело с конями? Да как же, братцы, иначе сделать-то, как не простить окаянного человека?! Ежели он признается, то необходимость божественная простить такового, братцы, чтобы больше зла не делал. Как раньше, до Евангелия правду скажу, гумно бы ему сжег и много зла бы сделал, а теперь пусть только покается... Сможет возместить, хорошо, а нет и так пусть будет. Да,, две жизни есть, братцы! Божия жизня лучше!... - Крестьяне сидели тихо-тихо. Некоторые в глубоком раздумьи, другие в ожидании, - чем дело с Хрюковым окончится. С опущенной головой сидел и вспыльчивый Гордей Гвоздев.