- Жено, прими этот подарок спокойно. Утерял его молодой человек, который шел из пивной играть с товарищами в карты на деньги. Он проиграл бы все до копейки. Не тоскуй, жено!
- А мать его?
- Нет у него матери. Теперь вот ночью он плачет и кается. Слова наставления ее вспоминает. Обещает больше не пить и в карты не играть. Говорит он, чтобы деньги те нашла бедная душа, как его мать покойная, а не пьяница какой. Жено, спи спокойно. Я нашел тебя верной Богу! - Лицо ангела сияло счастьем. В это время Величаева что-то тихо пробормотала во сне, и легкая улыбка появилась на ее усталом лице.
Богатство
Когда братьев Михайленковых забирали в ссылку, то даже колхозники возмущались тайно этим поступком власть имущих. Такие добряги эти Михайленки, со смеющимися глазами Иван и задумчивый, как тополь, младший Михаил. А их все-таки забирали.
Осень серой головой качала на прощанье: жаль мне вас, хлопцы. Точно сказать хотела осень усталая, как и село Гмирянка, уставшее было от всех переживаний в бурные дни революции, восстаний, коммуны, раскулачиваний и прочих бед постигших его. И вполголоса сочувствовало село новым жертвам кого-то сильного, какого-то великана-комиссара, что приказы такие пишет.
- Хотя бы богатство какое было у Михайленковых, ну уж и слова нет. Раскулачивание! Поймался в беду, то терпи. А то вот бедняки же! Все и богатство их, что книжонки священные в хатах, Библии эти самые у них, комиссарам немилые. Может за то их и берут в ссылку? - Гмирянка, село длинное и серое, без улыбки и раската смеха детского, так толковало о братьях Михайленковых.
А те покорно шли в ссылку, не зная точно куда погонят их. Слух был, что на Соловки пошлют эту новую партию. И удивительно, глаза Ивана не переставали рассыпать искры жизни, припуганной радости и любви, казалось, даже к тем комиссарам, которые разлучали его с семьей, с родиной. Прощанье было трогательное, окружено слезами, горе облегчающими, и молитвами, смягчающими боль сердец.
Вскоре Иван и Михаил стали только маленькой частью великого сборища удрученных, гневных, раздавленных и ошеломленных крестьян с разных мест округа. Все начинали точно похоронный путь в товарном вагоне, путь неизвестности и тяжелых предчувствий на Белый Север. На Соловки!
Длинный был путь, холодный и серый, как осень Севера. Гневный и безжалостный тот путь был, как вооруженная стража у дверей каждого вагона.
- Не выглядывай, морда кулацкая, в окно! В расход пойдешь прежде время... - Так на станциях, покрикивал на ссыльных суровый часовой Гришин. Страшный этот Гришин был всегда особенно, когда кто нарушал его "приказы" и выглядывал из вагона на станциях, чтобы купить чего съестного. Ведь болезнь и смерть уже ходят по вагонам, а Соловок еще и не слыхать.
- Братец Гришин... А братец... - Послышался тихий голос из вагона на станции Водища. - Bo-век не забуду, если бы купил чего легенького скушать брату моему... Хворает он сильно, Михаило...
Тогда лицо Гришина перекосилось, уста готовы были изрыгать неслыханную ругань его собственного производства, как ад темную. Но к удивлению припутанных обитателей вагона он не сказал ни слова. Слушал далее:
- Братец, так и тебе милость кто-нибудь в жизни окажет... Чтоб не умер Михайло здесь чего доброго... Пожалуйста... - Так почти молил о брате Иван. Заболел Михаил. Вот уже третий день в рот не берет черствого хлеба, а он только и остался с кусочком старого желтого от древности сала.
- Ну не кисни уж так... Братец... Кто тебя знает почему послушаться твоей молитвы хотится... Ну деньгу сыпь... Так булку купим вон там ему, братцу... Монахи вы хохлацкие... Ну скоро там, морда...! - И опять Гришин исполнялся присутствием черного духа или легионов тех непривлекательных духов: ругани и злобы... На секунду показалось, что вот он дерзко швырнет "деньгу" на землю или в лицо торжествующему Ивану. Или, чего доброго, положит себе в карман и будет стоять у дверей вагона, как ни в чем не бывало, на страже своих "мертвецов", как он называл ссыльных. А потом вдруг:
- Тов. Мишуга, вот побеги через дорогу, вон в Рапкоп тот и принеси хохлу калач... Еще умирать не хочет, этот святоша-евангелист...
Мишуга, круглый и низкий ростом, показывал желтые зубы и брал деньги. Приказ был от Гришина и нарушить его означало несчастье себе на голову.
Томительно тянулись дни длинные, больные, как люди в товарных вагонах. И все же эти дни приближали Гришиных "мертвецов" все ближе к Белому Северу. Еще четыре томительных дня и "новый отряд рабочих по лесозаготовке", согласно официальному языку начальства был на месте.