После первой водной преграды крыши домов становились уже и дряхлее… а после второй внезапно меняли цвет с зеленовато-жёлтого на грязно-бурый. Смотрели треснувшей глиной и соломой. По самому краю, за последним кольцом тянулся неровный и какой-то рваный узор из деревянных зданий.
Взгляд мой упёрся в кроны сосен и едва различимую линию городской стены.
«Вчера, — вопреки моему желанью продолжила свой привычный ход мысль, — был не такой плохой в сущности день».
После кузницы… Спустя пару часов — уставшие, но довольные — мы забрели в небольшое кафе [1]. Скрипка негромко пела. Фагот басил, и вместе они изображали простую, но очень милую мелодию.
Тусклый отсвет фонаря. Лёгкие ароматы хлеба, мяса доносились из кухни… Эль заказала «телячье сердце с кровью». Очень ироничный выбор, как мне показалось. Не особо лукавя, я сразу же начал цитировать «Единый кодекс рыцарства». Единственную книгу, текст которой я по большей части знал наизусть.
Кончики пальцев, ненароком, коснулись её руки.
Я посмотрел на ухоженную, блестящую, почти красивую кромку её большого меча.
… Я сглотнул. Подавшись чуть вперёд, своей ладонью накрыл её кисть.
Улыбнулся…
Какой-то тип смотрел на нас из-за витрины!
Плечо моё чуть дёрнулось.
На Эль было смотреть куда приятней, чем на этого негодяя. «Ты знала, что четвёртая статья начинается со слов: „Благородство во Служенье“?.. Именно так… Признаюсь, даже я не сразу понял, что именно они имели в виду».
Эль улыбнулась.
Всего лишь улыбнулась. Без какой-то подоплёки.
После пары лет общения с придворными так странно, необычно было это сознавать. Я взял её руку.
Человек смотрел, опершись на раму.
«Гнев ослепляет, холод же в сознанье способен одолеть дракона!»
Человек по ту сторону стекла трубно высморкался. Утеревшись (как это чаще делают дети), он вновь покосился. Оскалился открыто. Его бровь чуть приподнялась… будто говоря: «И что?»
Он улыбнулся, словно вопрошая: «А девушка-то знает, как ты сбежал от тролла? Смотри-и».
Я ощутил, как нагревается медальон. В ушах застрекотало… На какое-то мгновенье мне показалось, что я опять стал торговцем. Просто обычным человеком, для которого всё очень просто.
Всё понятно.
Маслянистый взгляд незнакомца остановился на коленке Эль.
Я встал.
Со скрипом отодвинул стул. Вышел решительно! Дал мерзавцу пару рогов!.. Посчитав серебро мужчина чуть сопнул. С разочарованным видом, он пожал плечами. Развернулся. И, насвистывая какой-то марш, наконец-то, двинулся дальше.
Со стороны перекрёстка… на нас косился другой точно настолько же помятый человек. При точно такой же щетине и в сапогах.
«Негодяй!»
Кулак встретил камень!
Да, я ударил стену! Лицо моё перекосило, а по пояснице загуляла дрожь. Сапог сам заложился за сапог.
— … Это… Больно!
Тепло загуляло по суставам, и мне довольно скоро стало лучше. Медальон чуть вздрогнул.
Как и любой, абсолютно любой Нормальный человек, я не любил, когда мне было «БОЛЬНО»!
Медленный выдох.
Я вспомнил разбросанные по комнате вещи. (Ни один другой предмет, кроме кинжала, особых свойств не проявил).
Припомнил поход по лавкам, повторную встречу с троллом и здание в цветах. Речь секретаря. Мне одно оставалось: попросить помощи у Залива. «В конце концов, они также заинтересованы в скорейшем разрешении дела в Трэтминусе!»
— Пусть сэр разбирается с троллом! Вот и всё!
Неожиданно ярко в памяти всплыл образ старика.
Церковный колокол звонил.
Мне сделалось как-то гадко.
Длинная лестница вниз во внутренний двор. Ступенька. Голенище сапога прошлось по коже! Ведя по поручню рукою, постоянно спотыкаясь, я кое-как добрался до палатки, торгующей мясом. Прошёл вдоль ряда сумрачных деревьев. Поглядел на окна лавок. Спотыкаясь, я через не могу вышел к арке башни. Прошёл мимо снятых тяжёлых ворот.
Взял экипаж.
Отдал приказ и доехал вплоть до обыкновенного дома, с геранью на окнах… Но баронета дома не оказалось.
«На кладбище он, — благонравно отозвалась старушка. — Хотя ещё нет… Стало быть, у церкви Прина… Да не бери ты энту „дребезжалку“!.. Что вам пройти!»
Я сказал «спасибо». Вышел. И слова её передал разбитному рыжеватому малому на козлах.
Он кивнул немытой головою:
— Не проедем.
— О-очень хорошо-о, — отозвался я с каким-то длинным, необыкновенно долгим «о».