— Нечего тебе здесь делать… Вертай на своей тарахтелке обратно.
— Тятька, пошто гонишь? — тихо сказал Федя. — Соскучился я по тебе… Не чужие ведь.
— В одну веру с собой отца записать хочешь? — еще больше разъярился Андрон. — Не поддамся тебе, не поддамся!
Как камни, бросал Андрон тяжелые и холодные слова. И чем больше говорил, тем больше нарастало внутри озлобление. Не на Федю, а на свою неуютную, одинокую жизнь, на свою тоску по теплому слову. Понимал, что говорит не то, а остановиться не мог.
Федя выбросил папиросу. Окурок шлепнулся о мокрую гальку и зачадил, угасая.
— Одичал ты совсем, тятька… Неужели себя переломить не можешь? Не пень ведь ты — человек… Выбрось из головы свою дурь. — У Феди потемнели глаза. — К тебе по-хорошему, а ты лаешься.
У Андрона перехватило дыхание. Не было в сыне смирения, не было уважения к отцу. Вместо того чтобы покориться, он сам отца сломать хочет. Андрон показал рукой на моторку.
— Эх, тятька, видно, разум у тебя здесь, в Мерзлой губе, мыши съели. Не злобись, уеду… Небось сейчас опять пойдешь половицы лбом прошибать?
Тарахтел мотор. Катер, переваливаясь на мертвой зыби, огибал мыс. Сзади оставался широкий пенный след. Внутри пусто. Даже слез не было. «Не поддамся, не поддамся!» — твердил кто-то чужой Андрону. И хотелось этого чужого раздавить так, как давил Андрон костяным ногтем всякую нечисть, которая забиралась в избушку.
А сын уже скрылся из виду. Раньше хоть надеждой Андрон жил, а теперь и ее не стало.
Дни бежали и бежали, похожие друг на друга. Сильные руки привычно делали работу, губы по-прежнему шептали молитвы. Только Андрон понимал, что не те стали молитвы: слова были те же самые, а веры не было. Всю жизнь бог становился на пути у Андрона. Если бы не он, разве Федя уехал из Мерзлой губы? Душа пересыхала, как ручей в жару.
«Наверное, помирать надо», — решил Андрон и стал себе домовину мастерить. Подходящая колода для этого была припасена заранее. Просторную домовину сделал себе Андрон, чтобы в последний час не тревожились натруженные кости.
Но сильное тело не хотело умирать. По-прежнему Андрон выезжал на рыбалку, заготовлял плавник для топлива, чинил снасти. Как-то раз, возвращаясь с корзиной рыбы, Андрон наткнулся на домовину. «Ишь, до чего дожил, сам себе смерть зову», — с неожиданной злобой подумал рыбак и тут же затащил домовину в сарай, в темный угол. Больше он к ней не притрагивался.
Однажды летом Андрон выехал на рыбалку подальше в море. У берегов рыба не брала на ярус.
Скрылась за скалами Мерзлая губа, ветер пал встречный. И пока Андрон добрался до места, он отмотал все руки на веслах. Море играло небольшим взводнем. Острые волны хлестали в смоленые борта карбаса, изредка плеская через борт.
Выбрав приметное место возле пологого мыса, похожего на щуку, Андрон бросил в воду четырехлапчатый кованый якорь и стал выметывать снасть — длинную веревку с крючками на крепких поводках.
Когда полкилометра веревки ушло в воду и на волнах закачались два красных буя с флажками, Андрон разогнул онемевшую поясницу. Теперь можно и отдохнуть часа четыре.
В карбасе Андрон чувствовал себя так же привычно, как дома. Под кормовым сиденьем в рундуке нашлись анкерок с водой, вяленая треска и сухари.
Андрон задремал на широкой скамейке, подложив под голову запасной пробковый буй.
Ветер качал карбас, как люльку, соленые брызги разбивались о борта и взлетали вверх мелкой водяной пылью. Капельки воды жемчужинами запутались в бороде Андрона, в мохнатых бровях. Ветер соленый, крепкий, пахнувший свежестью, обдувал его, заставлял дышать глубоко и спокойно. Когда озорная волна ухитрялась перебросить через борт пригоршню зеленой воды, Андрон открывал глаза и смотрел на море.
Из-за мыса показался моторный бот. Мягко рокотал мотор, выбрасывая из широкой трубы едва видимые кольца сизого дыма. Острый нос уверенно резал волны. «До́бро идет!..» — подумал Андрон, рассматривая стройные обводы корпуса, круглые иллюминаторы и капитанскую будку, обведенную по углам красными полосками.
Мотобот подходил все ближе и ближе к карбасу. Зоркие глаза Андрона прочитали на борту название: «Дельфин». Рокот мотора чуть стих. В рулевой рубке поднялось стекло, и капитан, улыбающийся, с льняным чубом, высунулся из окна.
«Федька! — Андрон почувствовал, как у него задрожали руки и на секунду глаза застлало туманом. — Капитан. В гору пошел», — с гордостью за сына подумал он.