Словно в полусне шаря растопыренными руками по баку и падая при каждом усилии, Андрон добрался до якорного клюза.
Якорь гулко булькнул в волну, и цепь, глухо стукаясь о металлические закраины, побежала в воду. Тяжелые звенья ее мелькали возле самого лица Андрона. А он, хрипло дыша, лежал на боку, неловко подогнув под себя онемевшую руку. Ветер трепал мокрую бороду. Холод куда-то уходил. Наваливался сон.
Андрон не видел, как натянулась вторая якорная цепь и мотобот, словно набрав сил, застыл на месте, смело подставив ветру и волнам обводы острого носа.
Соленые брызги летели на бледное лицо Андрона. Любопытные чайки осатанело кричали, носясь в метре над палубой. Разутые ноги стыли на ветру.
От поселка, прыгая с волны на волну, летел катер. На носу его стоял широкоплечий белокурый парень. Лицо его было бледным, губы сжались в тонкую полоску.
Андрон не слышал, что на «Дельфине» зарокотал мотор, не почувствовал, как сильные руки подняли его и унесли в каюту.
— Тятька… Слышишь! Это же я… тятька!
Андрон не откликнулся.
Очнулся он в тесной поселковой больнице. В палате было тихо. Солнце заливало бревенчатые стены ненужным светом.
Возле двери кто-то осторожно кашлянул. Андрон повернул голову. Там стояли двое, одетые в белые халаты. Одному из них халат был тесен в плечах, другому явно велик. Подогнутые рукава болтались до колен.
Большой был его сын, Федор… А маленький, тоже, как Федюшка, ясноглазый, знакомый от золотистых волос до крошечной родинки на подбородке, до веснушек, усы́павших курносый нос.
«Внучонок… Мне ведь сказывали, что внучонок есть». — Андрон вдруг заплакал тихими слезами, очищающими душу.
— Колька вот тебя проведать захотел. — Федя подвел сына к кровати и упорно уставился взглядом в угол палаты.
«Глаза на меня стыдно поднять… Как нашкодил, так прыть сразу слетела», — усмехнулся Андрон и выпростал из-под одеяла руки.
— Поди сюда… Миколай. Хорошее у тебя имя. Сохрани гос… — по привычке начал Андрон и вдруг осекся.
Впервые Андрон совершенно отчетливо ощутил, что бог с костяным пальцем, оставленный в избушке, не нужен ему.
— Гостинца-то у меня нет, Миколка… Как же это так? — вдруг взволновался Андрон. — Не припас я тебе гостинца. Вот ведь беда какая!..
— Ты, дедушка, скорее поправляйся. Потом к нам жить пойдешь, — сказал внук баском, опасливо поглядывая на седую растрепанную бороду Андрона.
— Жить к вам? — удивился тот. — Ишь как ты ловко придумал, внучонок!.. Видать, голова-то у тебя не отцовская… Сразу деда за рога берешь, мастак…
— Конечно, тятька, к нам тебе надо… — вступил в разговор Федор.
Но Андрон сурово оборвал его:
— Ты погоди… У нас с тобой свой разговор будет…
Федор вздохнул и осторожно переступил с ноги на ногу.
Колька осмелел, привалился к кровати и, настороженно вглядываясь в морщинистое лицо деда, дотронулся до бороды.
— Мягкая… — сказал он. — А ты умеешь сказки сказывать?
— Умею. — Большая ладонь Андрона легла на худенькое плечо Кольки. — Вот из больницы меня выпустят, тогда каждый день тебе буду сказки сказывать.
1962
САМЫЙ ДЛИННЫЙ УЖ
Паром задержался, и главного рыбовода я в конторе не застал. Уборщица сказала, что Клавдия Николаевна уехала на первый участок.
— Только что, — добавила она.
Я усмехнулся. Главный рыбовод, низенькая, рыхловатая на вид женщина была на удивление подвижной. Случалось, я целый день гонялся за ней и везде слышал:
— Только что…
Сегодня мне обязательно надо было условиться с рыбоводом о поездке на тоню со смешным названием — «Мартышка».
Я заторопился к первому участку, находящемуся километрах в пяти от главной усадьбы, куда вела узкая, в один след, тропка. Она вилась по береговому откосу среди кураев и кустов цепкого, с упругими стеблями, жидовельника, украшенного сиреневыми крупинками жестких соцветий. Матерые карагачи с изболевшей от прожитого времени корой просторно топорщили сочно-зеленые косматые шапки. На них лепились какие-то жучки. Сытые, раздувшиеся лягушки столь самозабвенно откладывали икру, что их не пугал ни шум шагов, ни хищные щучьи тени, то и дело мелькавшие под берегом.
Участки рыбоводного хозяйства раскинулись вдоль судоходного рукава Волги километров на пятнадцать, соединенные друг с другом водой и такими вот тропками, по которым ухитрялись даже ездить на велосипедах.