На меже погибали ветхие, обессиленные травы. Николай шагал по тропинке до тех пор, пока не осточертело в глазах от покорной вялости пшеницы. В тени одичавшей абрикосины он кинул на землю костыли и свалился грудью в душное сухое разнотравье. Испуганно брызнули по сторонам кузнечики, недовольно загудел шмель.
Николай лежал, припав к земле, чтобы успокоиться ее твердостью. Хотел в одиночестве отдышаться от нахлынувшего горя.
Дым махорки показался приторным, и Николай расплющил об абрикосину раскуренную цигарку.
Надо ехать к отцу. Продуктами на дорогу Анна Егоровна поможет, а с деньгами он как-нибудь перебьется. От отца получит, пенсию соберет и уедет. Нога к тому времени еще подправится. Может, через месяц-полтора он и костыли бросит. Раз можно стоять, значит можно и ходить. Через двор сегодня с одним костылем прошел, завтра два раза пройдет, потом три. С каждым днем будет увеличивать расстояние и тренироваться. Должен он бросить деревянные подпорки, должен уехать к отцу. В такое время надо быть им вместе…
Николай поднялся, ухватился за ветку, секунду помедлил, затем шагнул без костыля по тропинке.
Боль полоснула в пояснице, острое шило с размаху ткнулось в позвоночник, заставило побледнеть. Николай сделал еще шаг, затем, торопясь, еще…
И мешком упал на землю, скрючился, как червяк, от боли. В поясницу, казалось, вонзили раскаленные гвозди, а колено пилили пилой. Железной, с большими зубьями…
Орехов застонал, перекатился со спины на бок, затем на живот.
— А, черт! — он скрипнул зубами. — Дьявольщина…
— Что случилось? Ногу сломал?
Николай скосил глаза и увидел скуластое лицо. Глаза с нездоровой желтизной на белках смотрели обеспокоенно, лицо было добрым. Руки уцепили Николая и помогли сесть.
Боль в пояснице стала медленно отпускать.
— Закури, легче станет, — человек подал Николаю кисет с крупитчатым самосадом. Он приметил костыли и сообразил, в чем дело. — Пробу снимал?
— Снимал, — признался Николай и погладил ладонями колено. — Больно. Всего ведь три шага сделал, и подкосило. Как огнем ожгло.
— Отойдет… Посиди спокойно, и отойдет. Другой раз нахрапом не кидайся… Трактор и тот не любит, когда с ломиком к нему подходят.
Скуластого звали Степаном Тарасовичем. Он оказался комбайнером из МТС, обслуживающим зеленогаевский колхоз. С утра, по холодку, пришел он в Зеленый Гай и осматривал массивы, которые через месяц надо будет косить. Прикидывал, где поправить мостики на арыках, где присыпать канавки, оставшиеся от полива. Потому слышал возле абрикосины стон и увидел Николая…
— Искалечить себя таким манером можно за дважды два. Теперь каждые руки нужны, а ты взялся эдакие фортели выкидывать.
— Мои руки не в счет, — угрюмо ответил Николай.
— Зря говоришь, — желтоватые глаза Степана Тарасовича скользнули по Орехову, угадали под гимнастеркой тугие от костылей бицепсы. — Такие шатуны у тебя, парень, а говоришь — не в счет… У нас вон девчата не могут трактор прокрутить, когда заглохнет, а ты прибедняешься.
— Тяжелая уборка будет, — продолжал комбайнер. — Хлеб низкий, колос слабо зерно держит. Деликатно косить надо, а тут штурвального в армию забрали… Механик ловчит в напарники свою племянницу сунуть, Лидку… На кой черт она мне нужна, лентяйка безрукая. Ей бы спать до полудня да с парнями лапаться. Другие девки хоть в работе разумны, а эта уж где ни побывала. И продавцом, и завклубом, и на осеменении коров… Теперь штурвальным суют, чтобы гарантированную оплату ей получать… Хитер наш механик Леонтий Кузьмич… Где штурвального взять — ума не приложу.
— Тяжелая эта работа? — неожиданно для себя спросил Николай, которому все больше нравился неторопливый и рассудительный комбайнер.
— Не очень чтобы тяжелая, — Степан Тарасович аккуратно погасил цигарку. — На подмену со мной работать. Стой на мостике да крути штурвал, чтобы хедер в землю не ткнулся. Вот и все дело.
— А сидеть на мостике можно?
— Пожалуй, можно, — ответил Степан Тарасович. — Раскладную скамеечку приспособим, и сиди сколько угодно. Тряско, конечно, но ничего. Недельки за две и тебя подучу. Все лучше, чем без толку ногу пробовать. Одни ведь ребятишки и бабы кругом, а в уборку не только каждые руки, каждый палец на счету… Значит, договорились, парень?