Скошенный массив выглядел нелепо пустынным.
Степан Тарасович докашивал последнее поле. Работы оставалось на день. Потом придется перебираться к другому току. Стряпуха соберет котлы и миски, вагончик прицепят к трактору, с комбайна снимут хедер и бестолковым табором потащатся на новый массив.
Валетка сидел на приступке вагончика, поджав босые в царапинах ноги. Конопатая голова его свесилась набок, а глаза с отсветами заката в зрачках щурились. То ли от сытного кулеша, то ли просто от тихого вечера, когда уже спал одуряющий зной и меньше стало пыли.
Вдали пели песню. Одноголосую и бесконечную. Слов нельзя было разобрать — их приглушало расстояние. Но напев доносился явственно. Он был тревожным, как шелест не по времени облетающих от засухи листьев, жалостливый, как свист ветра в разбитом окне. Песня была усталой и горьковатой.
— Девчата с плантации возвращаются, — сказал Валетка. — Христя Макогонова завела, ее голос… Раньше частушки пела, а как дядю Павла убили, мужа ейного, стала скучные песни петь…
Николай машинально кивнул. Он не мог оторваться от писем, которые ему принес Валетка. От отца и от Евгении Михайловны. Отдавая их Николаю, почтальон похвастался:
— Двенадцать штук сегодня получил… Тете Анне от Володи, учителке тоже от него. Зубовым сын ихний письмо прислал, и Димка Валовой матери тоже… А Лизке, зазнобушке своей, не прислал… Загулял, наверное. Димка до девок страсть как охочий. Из-под кепки чуб выпустит — и айда с гармошкой. Красивые, они всегда загульные.
Валетка замолчал, поковырял пальцем трещину на земле и добавил:
— Антониде опять письмо пришло… Второе уж письмо, а она, зараза, ответа не шлет… Этот раз не ответит, я дяде Семену сам все пропишу… Все как есть обрисую.
— Не надо, Валетка, — попросил Николай. — Не в себе она. Раз не пишет, значит, не может. Сил у нее не хватает ответ дать.
— Сил у нее мало осталось, — согласился мальчик. — Вчера возле правления видел. Кофта, как на огородном пугале, висит. Одни глазины только и остались. Большущие, как пятаки… Сказывают, она есть ничего не может, аппетит отбился. Бывало, ко мне за полдеревни летит, а теперь и не смотрит… Не отпускает ее кузнец. Уйдешь, говорит, без моего согласия — лихое дело будет… А что он может сделать, дядя Коля?
— Не знаю, Валетка… Кузнецу тоже не сладко. Любит он Антониду.
— Любит… Мамка говорила, что в первые недели он каждый день из кузницы к Антониде на поле прибегал. Еду ей приносил и молоко холодное из погреба… В ветошку кувшин укутывал, чтобы солнце не тронуло… Чудно! Старый он ведь, дядя Коля… Разве старому так можно?
Николай не ответил и принялся за письма.
Валетка начал изукрашивать ножиком ясеневую палочку. Резал на ней спиральки, квадраты, ромбики.
Незаметно мальчуган поглядывал на Николая. Рад он был принести ему сразу два письма. Крюк для такого дела километров на восемь завернул… Ноги еще и сейчас гудят, как провода на столбах… Принес письма, а все-таки тревожился. Ладные ли вести пришли? И немножечко завидовал.
Кроме ответов на запросы, Валетка не получил в своей жизни ни одного настоящего письма. А получить письмо ему хотелось. Даже снилось раза три, что начальник почтового отделения подает ему толстенный конверт, полученный на его, Валентина Ивановича Каданова, имя. Снилось, как разрывает он конверт и читает карандашные строки с поклонами родным и своякам и с отпиской, что жив пока и здоров, а погода стоит никудышная. Дожди зарядили, вторую неделю просвета нет…
Про дожди Валетке снилось каждый раз. Наверное, оттого, что уж больно великая жара выпала этим летом в Зеленом Гае.
Николаю письма пришли не тревожные и не радостные. Обыкновенные, слава богу, письма по военным временам.
Отец писал разные разности про вологодское житье и звал к себе. Придется бате немножко потерпеть. Через месяц Николай кончит косовицу и обмолот и махнет в Вологду. Явится живой и здоровый. Теперь он уже и палочку-выручалочку в бурьян закинул. На собственных топает. Прихрамывает, конечно, стопа, как лапоть, загребает. Но главное — на собственных ногах по земле ходит, без подпорок.
Евгения Михайловна писала с фронта. Она служила в дивизионном медсанбате. В этой же дивизии командовал стрелковым полком Петр Михайлович Барташов. «Это он ее на фронт вытащил», — догадался Николай.
Хорошо бы от Петра Михайловича весточку получить. Обещал ведь писать, когда в госпитале расставались. Неужели позабыл, как Серегу хоронили, как вдвоем поминки в землянке справляли… Наверное, не было у Петра Михайловича времени на письма. Нелегко полком командовать, когда в газете каждый день пишут, что на фронтах продолжаются ожесточенные бои. Кто войну понюхал, тот понимает…