— Харитошкин трех молодых сто́ит, — возразил Пименов. — На всю армию один такой в разведке… Он вчера в поиск ходил. Он, Орехов и Петухов… Самолучшая тройка. И не прошли.
В голосе капитана прозвучало огорчение. Вроде он считал, что разведчики дали какую-то промашку и не могли сделать пустяковину — пройти к немецкой обороне по ровной, как стол, заснеженной реке, где и заяц бы не пробежал незамеченным.
— Не расстраивайтесь, капитан, — успокоил его подполковник. — На войне всякое бывает… Хорошо, что целыми вернулись.
Барташов знал в лицо каждого из разведчиков полка. Знал и старшего сержанта Орехова, который водил вчера поисковую группу. Вместе с Ореховым он начал войну в сорок первом году в Заполярье. Там похоронил сына Сергея.
Страшна была для подполковника смерть единственного сына. Казалось, порвалась последняя ниточка, казалось, и самому не устоять. Почти два года прошло с той страшной осени, а боль так и не утихла. Видать, немного притупилась, а может, он притерпелся к ней?
В первые дни после того, как убили Сергея, Петр Михайлович не мог справиться с собой. Без нужды лез в самый огонь, лично поднимал в атаку стрелковые роты, ходил, не скрываясь, под обстрелом. Его считали безрассудно храбрым. Он и в самом деле был безрассуден — по-глупому искал смерть… Но вот повалялся в госпитале, подумал на досуге и излечился от дурости. Сообразил, что жизнь не понюшка табаку.
— Неужели опять будем в лоб наступать? — спросил капитан Пименов. — Вроде уж много нам фрицы шишек понаставляли. Поумнеть, бы пора…
— Умнеть всегда пора, — усмехнулся подполковник. — Давайте, капитан, придумайте что-нибудь этакое… Чтобы мы были целы и немцы пятки смазали.
— В лоб нельзя, не дойдем, — капитан приник к окулярам стереотрубы. — Морозы стоят, а лед прохудился, под снегом полыньи. Вчера в первом батальоне охранение сменялось, один нырнул под снег — и крышка. Паро́к только пошел.
— Ты мне панихиду не пой, — рассердился подполковник. — Твое дело подходы разведать, чтобы на них ни мины, ни полыньи, ни черта, ни дьявола не встретилось… Может, придется и в лоб наступать. Мы ведь люди подначальные.
— Кончать бы такие штучки, — отозвался Пименов, узкие глаза его смотрели на подполковника с угрюмостью и напряжением. — Третий год воюем. В лоб пойдем, он нас дурняком на снегу положит… Сколько раз пробовали, один хрен выходил.
— Ладно, не ершись, Пименов, — ответил Петр Михайлович. — Меня-то чего агитировать?..
Петр Михайлович понимал состояние капитана. Он не хотел на войне успехов, добытых любой ценой. Горько было сознавать, что иногда такие успехи становились единственной меркой, парализовывали волю и мысли. Тогда казалось, что кто-то невидимый стоит за твоей спиной. Не ты, а он управляет твоим сознанием, подчиняет его и безжалостно подхлестывает: «Вперед! Вперед!..»
В минуты, когда удается отделаться от этого навязчивого паралича и стать самим собой, рассудок вспыхивает бессильными протестующими мыслями: спятили, что ли, там? С ума, что ли, посходили?
Тогда ищешь смысл в приказах, но если его не находишь, ты все равно обязан повиноваться…
Прав капитан Пименов. По открытому месту, когда по тебе лупят и перекрестным, и кинжальным, и навесным, и заградительным, и всяким другим огнем, далеко не пройдешь. Хоть бы маскхалаты людям новые выдали. За зиму маскхалаты в клочья разодрались. Разведчикам помпохоз где-то изловчился достать, а у остальных не маскхалаты, а одно название. Хоть ползи, хоть в рост шагай, все равно на снегу будешь, как грач по первопутку…
Мысли подполковника оборвал натужный рев «виллиса». Врезавшись в глубокий снежный перевал, машина пробила с полметра и застряла.
— На диффер сели, — сказал шофер и загремел под сиденьем, вытаскивая лопату. — Когда эта проклятая зима кончится?
— Думаешь, лучше будет? — сказал подполковник. — Забыл, как в болотах по горло вязли?.. Хорошо, под Волчанкой трактор оказался близко, а то бы крышка «виллису». Один капот наверху оставался.
— Так там же гниль, товарищ подполковник. Гниль же под Волчанкой была, топь бездонная.
— И здесь будет, как только солнышко пригреет. — Барташов вылез из машины. — Вторая лопата есть?
Второй лопаты не оказалось. Шофер считал, что командиру полка не положено возиться под машиной. У него и своих забот хватает.
В воздухе снова закурлыкал снаряд. Летел высоко в тучах, и неизвестно было, где он упадет через несколько секунд.
Взрыв рванул метрах в пятидесяти позади «виллиса» на дороге.
Шофер, остервенев лицом, проворнее заработал лопатой, разворачивая сугроб на манер бульдозера. Интервалы между взрывами были десятиминутные, и за это время надо было успеть заскочить в лес. Кто его знает, куда очередная «дура» шарахнет? Могли фрицы и углядеть «виллис», они ведь, черти, глазастые…