— Разрешите, товарищ генерал, — подполковник встал и положил на стол листок приказа.
Зубец вскинул лобастую голову. Буйная шевелюра его колыхнулась, как грива у необъезженного коня.
— Не нужен штурмовой батальон, — сказал Барташов. — Прошу разрешить захват огневых точек в излучине штурмовой группой.
— Как группой? — генерал тоже встал. — И сколько вы думаете послать в этой группе?
— Двенадцать человек.
Это было обдуманное решение, выверенное собственными глазами у окуляров стереотрубы, подтвержденное в неприметных беседах с солдатами.
— Двенадцать разведчиков скрытно переправятся через реку и внезапным броском подавят огневые точки.
— И вы это серьезно говорите, подполковник? — генерал кашлянул. — Считаете, что двенадцать человек выполнят задачу усиленного штурмового батальона?
— Батальон не выполнит задачу, — убежденно ответил Барташов. — Его обнаружат, едва он начнет переправу, и уничтожат. При такой плотности огня первый бросок должен быть абсолютно скрытным.
— Но если мы пустим батальон, то полсотни же доберется на другой берег, — хрипло сказал генерал. — Ну, два-то десятка доберется наверняка…
— Так и я предлагаю двенадцать человек послать… Они все доберутся, и будет тот же счет, — сухо сказал подполковник. — Зачем же батальон под пулеметы посылать? Какой смысл, товарищ генерал?
— Оригинальничаете, Барташов, — командир дивизии, видно, Не нашел подходящего ответа. — В массовый героизм войск не верите?
Барташов поморщился. Он не любил, когда вслух говорили вещи, известные каждому.
— В массовый героизм наших войск я верю, — ответил подполковник. — Многократно был тому очевидец и верю глубоко. Однако не считаю героизмом без нужды подставлять под пули солдат…
Зубец начал медленно багроветь. Кустистые брови шевельнулись и сдвинулись к переносице.
— Теорию одиночек исповедуете, подполковник? — голосом, в котором пробилась ярость, спросил он.
— Исповедую здравый смысл, — ответил Барташов. — Прошу разрешить выполнение задачи штурмовой группе.
— Вы понимаете, на чем настаиваете?
Генералу удалось подавить невольную вспышку ярости, загнать ее внутрь. Он начал мерять комнату размашистыми шагами. Замелькали лампасы на генеральских галифе.
— Действия штурмового батальона — это же сердцевина всей наступательной операции, ее стержень. Мало одного батальона, пойдут в две волны, в три… Должны пройти! Если не пройдут, сорвется наступление дивизии. Здесь нам необходимо форсировать реку. Именно здесь!
Генерал подскочил к карте и суетливо стал тыкать пальцем в голубую ленту реки, подковой выгнутую на хрусткой, с нарядным глянцем бумаге…
— Если этого не добьемся, сорвем наступательную операцию армии. Вы представляете ответственность?
Барташов ответственность представлял. Поэтому и настаивал на штурмовой группе.
Он понимал, что двум десяткам человек, которые уцелеют из батальона, чудом пройдут ад на реке и доберутся до берега, не подавить огневых точек. Ошарашенные, обалдевшие от смерти и грохота, от ливня пуль, лишенные единой команды, единой цели, они зароются у подножья берегового обрыва, будут бестолково стрелять вверх и ждать, пока подойдет подмога — два десятка таких же, как они, из второй волны…
— План операции утвержден штабом армии, — заявил генерал. — Изменить его я не могу. Ваше предложение считаю фантастическим… Конечно, победителей не судят, Барташов. Но за невыполнение боевого приказа и срыв наступательной операции полагается трибунал. Можете быть свободным.
Когда за командиром полка захлопнулась дверь, генерал подошел к шкафу и налил водки. Колупнул ложкой из консервной банки свиную тушенку. Проглотил и поморщился. Выкинуть надо эту американскую гадость. Вестовой, оболтус, считает, что вкуснее тушенки нет ничего на свете, вот и подсовывает ее генералу. Селедочки бы сейчас на закуску, с луком и картошечкой…
Самое паршивое было то, что Зубец чувствовал, ощущал правоту Барташова.
Конечно, если скрытно переберутся на другой берег двенадцать разведчиков, они сделают то, чего не сумеют и полсотни наступающих солдат. Неужели эта простая мысль не пришла в голову ни ему, ни начальнику штаба дивизии, когда разрабатывался план операции?
В комнате было душно. Зубец снял генеральский мундир и кинул его на койку. Погоны с шитыми шелком звездами свесились с одеяла.
Он вдруг подумал, что мундир с красивыми звездами еще не делает человека командиром дивизии. Чтобы командовать, надо много знать. И учиться, а может быть, и хуже — переучиваться. Будь у тебя на мундире хоть дюжина звезд, ими не возместишь того великого умения, которое нужно на войне командиру стрелковой дивизии.