— Федька, ты куда⁈ — дёрнулся, было, ко мне Пороня.
Куда там! Я уже врываюсь в распахнутую дверь, оставив вопрос запорожца без ответа.
Вокруг царил погром: перевёрнутая мебель, разбитая посуда, сорванные ковры. Лихорадочно осматриваюсь, слышу сдавленные крики за одной из дверей. Так, похоже, мне сюда. Рву дверную ручку на себя, врываюсь в комнату, едва не споткнувшись об мёртвого турка, тяну саблю из ножен.
В комнате трое казаков. Двое как раз увлечённо срывают одежду с Насти, третий копается в стоящем у стены сундуке.
— Девушку отпустите, — я неожиданно для себя успокаиваюсь. Мысли работают чётко, анализируя ситуацию. С Настей ничего страшного произойти ещё не успело. Одежду только порвали, да и то не до конца. И уже не произойдёт, пока я жив. Вот только бросаться мне на казаков очертя голову, не стоит. И вовсе не потому, что я сразу с тремя противниками не справлюсь, хотя и это, скорее всего, правда. Просто напав без всякого предупреждения на своих союзников, я автоматически стану виновным в глазах всего остального лыцарства. Тут уж либо они меня сразу убьют, либо потом на сходке своей приговорят. И Порохня, что сейчас у меня за спиной дышит, помочь мне ничем уже не сможет.
Так что тут тоньше нужно. Тут нужно под свои действия законодательную базу подвести, так сказать.
— Чего тебе? — обернулся на мой голос один из насильников, средних лет запорожец с располосованным двумя сабельными ударами лицом. — То наша добыча. Иди отсюда по-хорошему, пока цел.
Копошившийся в сундуке казак развернулся, сощурил и без того раскосые глаза. Азиат, что ли? Он то что тут делает? Хотя, раз крестик с шеи свисает, значит, православный.
— Это сестра моя названная. Её ногаи летом в полон увели, да в рабство продали. Но то, нехристи. Какой с них спрос? А что же вы, православные, во Христа верующие, делаете? Вы суда басурман бить пришли или над нашими сёстрами, да матерями, в рабство угнанными, измываться?
Проняло! Про басурман — это я хорошо завернул! Продолжать насильничать, значит им уподобиться. И про сестёр тоже неплохо выдал. С Украины татары народу угнали едва ли не больше, чем с Руси. Это для них тоже больная тема.
— То правда. Неладное вы хлопцы затеяли, — выступил вперёд Порохня. — Не по-христиански это, Богдан.
Меченый переглянулся с тем казаком, что в сундуке рылся, и нехотя дёрнул за рукав третьего, того, что ставни зачем-то в окне недавно закрыл: — Отпусти её, Гаркуша. Прав, Порохня. Худое мы умыслили. Была бы она мусульманкой — другое дело.
— Чего же тут худого, Богдан? — развернулся к меченому длинноносый, всё же отпустив Настю. Девушка тут же забилась в угол, плача навзрыд и норовя прикрыть обнажённые груди. — Это турка, что ты порубил, жинка. А всё что у турка было, то наша добыча на саблю взятая!
Да он пьяный в лоскуты! И молодой ещё совсем, горячий. А тут ещё вседозволенность кровь будоражит: грабь, убивай, насилуй сколько душа пожелает! С таким трудно будет договориться.
— Сестру товарища своего бесчестить не следует, — покачав головой, окончательно отступил от Настёны, Богдан.
— Так-то товарища! — забрызгал слюной Гаркуша, набычив голову. — А то московит пришлый, нами с рабской галеры спасённый. Какой же он мне товарищ? — запорожец выхватил саблю и сделал шаг в мою сторону. — Пошёл отсюда, пёс! Не путайся под ногами у воинов! А за девку свою продажную не волнуйся. Я ей после даже заплачу!
— Это ты, что ли, воин? — моё спокойствие растаяло словно снег на солнцепёке, сменяясь всё сильнее закипающей злостью. — Что-то я не видел тебя, воин, у ворот крепости, когда мы вдевятером против полусотни янычар рубились. Оно и понятно! С девкой геройствовать куда безопаснее будет! Против девки ты и за воина сойдёшь!
Зря я, конечно, сорвался. Как бы вино не туманило голову молодому запорожцу, думаю, Богдан с Порохнёй всё же в итоге заставили бы его отступиться. Не попёр бы он против своих. Вот только и я не железный. И так, по дороге сюда на бесчинства сечевиков вдоволь насмотрелся, а тут Настю прямо на глазах насилуют и ещё и хамят при этом. Ну, я ещё ладно. Меня Гаркуша сколько угодно мог оскорблять, но вот девушку своим языком поганить не стоило. Она мне за то время, что мы вместе по степи в полоне брели, как родная стала.
— Гаркуша! — Богдан попытался было ухватить ринувшегося в бой казака за плечо, но чуть-чуть не успел.
Молодой запорожец уже налетел на меня, наотмашь хлестанул саблей, норовя раскроить голову. Легко ухожу от удара (кто же тебя так саблей махать научил? Я ведь не чучело, на месте стоять не буду) и просто выставляю саблю острием вперёд, намереваясь остановить бешеный порыв сечевика. Вот только Гаркуша не остановился, споткнувшись в самый неподходящий момент. И охнул, напоровшись грудью на клинок.