Вот только не по плану всё пошло. Не учёл Порохня, что уже с утра напившись дармового вина, часть сечевиков озвереют, и уже по пути на судилище меня покромсать возжелают.
И с этим ничего не поделаешь. Совсем немного мне не повезло. Всего через год пришедший к власти Сагайдачный запретит употребление спиртного в походе. Под страхом смертной казни запретит. И карать нарушителей будет без пощады. Вот только, сейчас, мне от этих знаний ничуть не легче.
— Ты зачем Гаркушу зарубил, свиное рыло? — перегородил мне дорогу дородный казак, дыхнув прямо в лицо перегаром. — Он добрый казак был. Да таких, как ты с десяток супротив него мало будет!
— Да что с ним говорить⁈ — отодвинул пьяного, не дав ему говорить, другой запорожец. — Пускай сполна за смерть Гаркуши ответит! Порубать его прямо здесь, да куски собакам разбросать! Чтобы другим неповадно было на запорожца руку поднимать!
Охранявшие меня казаки благоразумно отвалили в сторону, растворившись в толпе.
Значит, не дойду. С десяток шагов всего до помоста осталось, но не дойду. Я закрутил головой со всех сторон, натыкаясь на хищные, жаждущие моей крови лица и начал мысленно молиться. Вот и всё. Как ни старайся, а от судьбы не убежишь. Суждено было Фёдору Годунову умереть, значит так тому и быть. Сбежав, я только немного отсрочил неизбежное, не протянув даже полугода.
Жалел ли я, в этот момент, о том, что так безоглядно вступился за Настю? Да, жалел. Но не о том, что вступился. Тут, как говорится, без вариантов было. Не мог я девчонку на растерзания озверевшим казакам бросить. Это каким же дерьмом надо быть, чтобы так поступить?
А жалел я о том, что безоглядно это сделал! Не нужно было, эмоциям поддаваться! Гаркуша этот пьян был как нерадивый конюх. Саблю в руках с трудом держал. Включи я тогда голову и мог бы спокойно его обезоружить. Или хотя бы схватку затянуть, а там бы Порохня с Богданом вмешаться успели.
— А ну, отпусти его, — резко оттолкнув вопящего запорожца, из толпы вынырнул Тараско. — Забыл, что мы в походе? Тут лишь кошевому решать, как его казнить.
— А ты куда лезешь? Уйди прочь, пёсья кровь! У, жидовская морда! Толкаться тут удумал⁈
Толпа ощетинившимся зверем сдвинулась ещё плотней, угрожающе рыча. Меня начали тянуть во все стороны, примериваясь, куда половчее ударить.
Всё. Сейчас, порвут. Ещё и друга за собой в могилу утащу.
— Тараско, уходи! Не поможешь ты мне! Пропадёшь только зря!
Тот набычившись, упрямо мотнул головой. Меня ухватил кто-то сзади за волосы, резко дёрнул, обнажая горло.
— Гей, хлопцы. А ну, тащите его на помост. Там кошевой ему казнь заморскую придумал.
Оборачиваюсь на знакомый голос, умудрившийся перекричать запорожскую многоголосицу, встречаюсь глазами с Грязным. Он-то здесь как очутился? Пластом же на галере лежал.
— И то, пускай он эту собаку лютой смерти предаст, — подхватили из толпы выкрик моего боярина. — Посмотрим, что за казнь такая — заморская.
— Тягай московита к кошевому, товарищи. Пускай судит вражину.
— Тащи, пёсьего сына.
Десятки рук, буквально, вынесли меня на помост, вытолкнув под ноги Бородавке. Поднимаю голову, оценивая состав судейской коллегии. Рядом с кошевым атаманом стоят ещё двое: уже знакомый мне обозный старши́на Пётр Сагайдачный и неизвестный мне, ещё довольно молодой запорожец, одетый как простой казак в тёмно-синий кафтан и шаровары. И не подумаешь сразу, что передо мной стоит третий глава похода на Варну, кошевой есаул Григорий Тискиневич. Разве что сабля с богатой гардой, да ещё довольно редкие для этого времени, дорогущие колесцовые пистолеты за поясом, его статус выдают.
Поднимаюсь, чертыхаясь про себя, вновь нахожу глазами бывшего опричника.
Нет. Если я каким-то чудом этот день переживу и к власти всё же приду, быть Василию Грязному возле самого трона. В который раз ведь меня выручает. Да, и мужиком при этом умным оказался. Сообразил, что силой супротив толпы ничего не сделаешь. И на кровожадности этой же толпы и сыграл. Психолог, блин, доморощенный. Но служит мне, не за страх, а за совесть. Вон бледный весь, на ногах еле стоит, а всё же нашёл силы подняться и пришёл.
Казаки, между тем, продолжали бесноваться, требуя моей немедленной казни.
— Тихо, товарищи! — во всю глотку орёт Бородавка, подняв вверх булаву. — Слово сказать хочу.
Запорожцы нехотя затихают, недовольно ворча и кидая в мою сторону многообещающие взгляды.
— Я вот хочу спросить вас, казаки, — вопросил, между тем, кошевой, грозным взглядом окидывая притихшую толпу. — Вы православное войско или поганые язычники, что ни порядка, ни законов воинских не знают?