— Окружение?
Долгое молчание. Свентовец встал со стула и подошел к окну. Солнце поднялось уже достаточно высоко, над дорогой поднимались столбы пыли.
— Приказ совершенно однозначный, поручник Кольский, — сказал он. — Прорваться сквозь кольцо обороны немцев до Пульвица. Прорваться, — повторил он, — и любой ценой еще сегодня добраться до этого городка. Да, поговорите с людьми, объясните им ситуацию. Не может быть и речи о прекращении наступления или выходе из боя. Нам некуда отступать. Необходимы стойкость и упорство. Благодарю, можете идти!
Да, кто примет вашу роту? Кроме Олевича, у вас не осталось ни одного офицера… Я забыл доложить генералу об Олевиче. Не думаю, впрочем, что он принял бы сейчас решение. Лекш? Нет, Лекш не годится. Хорошо, пусть Олевич временно примет роту. Ответственность беру на себя. После того как пробьемся, доложим о нем. Вы или я… Думаю, что нас отправят во второй эшелон по крайней мере на несколько дней, и мы найдем время, чтобы заняться делом этого парня. Все, Кольский.
Майор поглядел на поручника, который стоял по стойке «смирно» и не уходил.
— У вас есть еще вопросы?
— Нет, товарищ майор, — сказал Кольский. — Собственно говоря, есть вопрос личного характера. Вы не знаете, что случилось с нашей санитарной ротой?
— Санитарная рота? Ах, да. Вы хотели бы ее увидеть? Нет, мне ничего не докладывали… Подождите-ка, может, что-нибудь разузнаем в этой неразберихе.
— Не надо… жаль тратить время.
— Надо не надо — узнаем…
Майор вышел из комнаты и вскоре вернулся.
— Я нашел Гольдвельда, — сказал он, — и тот сообщил, что раненых отправили в Хорен. Черт знает почему именно туда!
— В Хорен? — повторил Кольский.
— Да, но не беспокойтесь, их должен эвакуировать полк Адамчука. Доктор Пиотровский и капрал Ева Крачиньская поехали вместе с сопровождением.
— Благодарю, товарищ майор.
— Так, значит, вы изменили свою точку зрения?
Поручник молчал.
— Я, разумеется, не настаиваю, но хотел бы знать.
— Да, изменил.
Из палисадника особняка, стоявшего на самой окраине поселка Бремен, виднелась дорога, полого уходящая вверх. По левой ее стороне находился лес, а по правой — луга и поля, тянувшиеся до самого Бретвельде. Это была та самая дорога! Она ведет в Пульвиц, но неизвестно, что будет ожидать нас на ней. Не нужно думать об этом. Пойдем ли мы вдоль немецких позиций? Возможно, но врага на своем пути мы встретим — это наверняка. Никто не будет щадить себя, но мы переживем этот день и много других, по крайней мере, надо верить, что переживем. Те, кто выбрал для нас этот путь, наверняка знают, что нас ждет на нем, по крайней мере предполагают. Мы же не знаем ничего, каждый шаг вперед таит неожиданность. Все это могло бы стать дорожным приключением, если бы было что курить, если бы сапоги не натирали ноги и если бы шоссе в Пульвиц вело на запад.
Но мы пойдем по вражеской земле, пылающие села — это его села, обезлюдевшие города — его города. Мы тверды и беспощадны.
Поручник Кольский смотрел на дорогу из дворика особняка. Он стоял у стола, вырезанного из камня, у которого собрались офицеры батальона: Ружницкий, Хенцель, Олевич, Лекш, Реклевич, Росул, Пушкарев — бронебойщик и молодой паренек, командовавший батареей 120-миллиметровых минометов после смерти капитана Шиткова. Его фамилию Кольский не знал.
Он говорил, его слушали не перебивая.
— Нам необходимо добраться до Пульвица, — заявил он. — В Пульвице находятся наши части. — Не был до конца уверен, точно ли он воспроизводит то, что говорил ему Свентовец. — Будем пробиваться. Объясните это бойцам… Сколько у вас осталось мин? — спросил он у командира минометчиков.
Парень какое-то мгновение колебался.
— У меня вообще не осталось боеприпасов, товарищ поручник! — наконец выпалил он.
Кольский молчал, все молчали. Черт побери, ни одной мины!
— Тогда возвращайтесь обратно в распоряжение майора Свентовца, — приказал командир батальона. — Брать вас в авангард бессмысленно.
— Так точно, — ответил тот. Его веки нервно дрожали, словно он собирался заплакать.
— Пушкарев, — продолжал Кольский, — вы назначаетесь командиром головного отряда.
Пушкарев держал руку у козырька дольше, чем положено. У него продолговатое лицо, большие волосатые руки. Он учился польскому языку, но говорит по-польски плохо. Ходит в советской форме.