Напротив в окопах, на расстоянии каких-то ста — ста пятидесяти метров, сидят такие же люди! Мы хотим, чтобы их смели наши снаряды, разорвали гранаты, убили мины. Чтобы они уже не увидели нас, когда мы поднимемся для броска вперед, чтобы они не увидели нас в прорези прицела. Врага надо уничтожать пулей, гранатой или штыком. Надо подойти близко, так близко, чтобы можно было увидеть усталые лица молодых и пожилых людей, которые напряженно ждут, приготовившись убивать…
Передовая рота уже достигла домов, из которых только что вели огонь немцы. Секундное колебание, они глянули друг на друга, кто-то подумал: «Какие же у ребят выражения лиц! Неужели и у меня похожее?!» Пули лупят по стене, кто-то выпустил из рук винтовку… «Раненых в тыл!»
Все вокруг серого цвета, деревня воняет падалью, солнца не видно. Смолкли автоматы, перестали рваться гранаты.
Передовые дозоры уже за околицей села, дорога опять пошла в гору, резко свернула вправо, а потом начала спускаться в маленькую долину, где виднелась очередная деревня.
«Внимание, артиллерия — вперед!»
Автоматы и винтовки оттягивали плечи. Плечи болели, человек чувствовал каждый орган своего тела: тут желудок, тут сердце, тут печень… Закурим, черт возьми, может, глубокая затяжка даст облегчение! Пульвиц никуда не денется… Мир слегка закружился, дорога и деревья расплылись перед глазами, словно за стеклом по время ливня. Потом линии натянулись, контуры стали четче.
— Товарищ поручник, далеко еще до Пульвица?
— Совсем немного, километров пять.
Как затупившаяся игла, батальон с трудом входил в тело врага. Словно пружина отталкивался от засад, сворачивался и распрямлялся, превращался то в цепь, то в колонну на марше с выдвинутыми вперед щупальцами дозоров. Он был единым целым, четко отлаженным механизмом, направленным на то, чтобы пробиться сквозь заслоны врага.
…Они развернулись в цепь. Однако пока ничего не было видно, по крайней мере на правом фланге, где находился взвод Сенка. Старший сержант — а Сенк недавно получил звание старшего сержанта — перестал на какое-то мгновение наблюдать за местностью: откуда-то слева донеслись звуки перестрелки. «Пусть стреляют, — подумал Сенк, — может, на этот раз без нас обойдутся».
Он чувствовал усталость. Веки набрякли и стали настолько тяжелыми, что закрывались сразу же, как только он переставал себя контролировать.
Со стороны деревни заговорил пулемет. Бил короткими, нервными очередями.
— Сенк, не останавливайся, — услышал он голос Олевича, — только вперед!
Надо опять поднимать взвод. Где, черт возьми, засел этот пулеметчик?!
— Внимание… передай по цепочке…
Небо на востоке посветлело, поле — отвратительно ровное, ни куста можжевельника, ни маленькой кочки.
— Вперед!
Что-то разорвалось в нем, разлетелось на мелкие части, в полной тишине, такой абсолютной, какая редко бывает на фронте.
Солидная работа. Маченга впервые так подумал: «Солидная работа», словно речь шла не о войне, а о тяжелом, изнурительном крестьянском труде. А дело было так…
Они покидали деревню, когда фашистский пулеметчик обстрелял их справа. Залегли вдоль дороги, ожидая бог весть чего. Молодой парень, сержант Почонтек, ежеминутно поднимал голову и отрешенно глядел на них.
— Ну так что, ребята? Ну, ребята…
Никто из них не порывался встать, потому что никто не хотел получить пулю за несколько километров до Пульвица, где их ждали отдых и еда. Полежим, думали они, подождем, может, потом что-нибудь удастся предпринять.
Вскоре они увидели трех парней с минометом. Они тащили свою хлопушку в сторону пехоты, ловко используя небольшой ров, который немного прикрывал их от гитлеровцев. «Молодцы ребята», — подумал с восхищением Михал. А минометчики тем временем добрались до одиноко стоявшего на краю села овина и оттуда пульнули из своего ствола. Маченга видел, как рвались мины, но пулемет продолжал яростно строчить, а потом вдруг замолк, и наступила тишина.
— Ну, ребята, вперед! — повысил голос Почонтек.
На сей раз их не надо было уговаривать.
Михал во время всего марша упорно держался рядом с Калетой. Тот был самым запасливым во взводе, и у него оставалось еще курево. Когда за деревней они остановились у развилки дорог, Маченга получил еще одну трофейную сигарету.
— Тебе бы все курить и курить, — неодобрительно сказал Калета. — Больше не получишь.
— Не жмись, — махнул рукой Михал. — В Пульвице выдадут.