Ага! сказала себе Золотинка еще раз и попробовала испытать заклинание.
Ничего не произошло.
Тогда она взялась за дело вдумчиво и последовательно. С осторожностью, которой требовал такой вызывающий уважение предмет, Золотинка уложила киршупичшу на бочку и повторила заклятие при вспышке Сорокона. Попробовала еще раз, переиначивая, переставляя местами запомнившиеся ей слова и пуская в ход изумруд. Потом она догадалась записать вещьбу, как она помнилась, палочкой на слое пыли и опять стала переставлять слова, пока заклятие не приобрело, наконец, вывороченную наизнанку последовательность:
— Опак пот киршупичшу топ капо!
Рука отлетела, отброшенная ударом из пустоты, и там, где Золотинка держала, касаясь кирпича, Сорокон, осязательно возникли башмаки и голени, прикрытые грязными полами шубы. Видохин явился на бочке во весь рост и с двойной высоты воззрился на девушку.
Случившееся представлялось ученому мгновенным без зазора во времени скачком с пола на бочку, при этом так же внезапно Видохин был развернут в сторону и вместо пакостных рож мучителей обнаружил у своих колен бледное Золотинкино личико с отброшенной за ненадобностью маской.
— Прошу прощения, — сказала Золотинка, пытаясь вывести Видохина из обалделого состояния с помощью усиленной вежливости, — у вас в кармане шубы, по видимости, ключ. Если я, конечно, хоть что-нибудь понимаю в волшебстве, то у вас точно такой же ключ, какой унес с собой Рукосил. Будьте любезны пошарьте по карманам.
Едва ли понимая, что делает, он нашел карман, но от этого простого действия окончательно потерял равновесие как в душевном, так и в телесном смысле и шумно сверзился на груду пустых корзин, несмотря на то, что Золотинка успела своевременно ахнуть и даже подставить руку, чтобы придержать падение. С куриным квохтаньем разлетелись под стариком корзины.
Когда он выкарабкался, то уселся на полу и молча, не роняя ни слова, выслушал Золотинкины разъяснения. На лице играла болезненная гримаса, временами Видохин морщился, сипел сквозь зубы и трогал затылок. Упорное молчание его при этом начинало Золотинку тревожить, оно походило на помешательство.
— Рукосил вернется, рано или поздно вернется, здесь нельзя оставаться, — тревожно говорила девушка, не переставая оглядываться при этом в поисках другой пары совершенно одинаковых предметов, один из которых мог бы скрывать в себе Анюту. Однако, трудно было надеяться, что удача с кирпичами так просто и явно повторится. Едва ли Рукосил бросил волшебницу под ноги, не тот этот был предмет, чтобы небрежно его бросать. Скорее всего чародей унес Анюту с собой. — Сейчас Рукосил как будто покинул площадь, я видела, — продолжала Золотинка. — Надо бежать. Да и вам не хорошо тут после всего, что было. Не знаю… Хотите снова в кирпич? Я могу обратить вас в кирпич, простите. Отлежитесь смутное время, пока не развиднеет. Хотите? Или хотите бежать?
Видохин вздохнул и глянул вполне осмысленно.
— Куда я пойду? Скитаться по долам и горам? Где я найду в лесу тигли, весы, перегонный куб? Ведь даже хорошую печь быстро не сложишь. Тогда как здесь я могу зачать любомудрый камень уже через два часа.
— На крови золотого духа?
— Всего два стакана. Что говорить! Время уходит. Смотри какая дверь: железо в палец толщиной и дуб в руку. Я запрусь изнутри, пусть ломают. Пусть делают, что хотят. Когда я вздую огонь, никто уж не достучится. Я успею зачать любомудрый камень прежде, чем Рукосил спохватится. Я остаюсь. Как бы там ни было, я остаюсь. И ты остаешься.
— Два стакана крови! — горячо возразила Золотинка. — Шутка сказать два стакана! Никак не возможно. Что вы, нет!
Взгляд его отяжелел, и Золотинка продолжала, отвечая уже не словам, а тому, что так явственно обозначилось нехорошим, недоступным для доводов молчанием.
— Совершенно исключено! На что я буду годна, если выпустить из меня два стакана крови? Рукосил прихлопнет меня, как осеннюю муху. Нет уж, извините!
Никакие возражения, ничего вообще из того, что противоречило затвердевшему намерению, не проникало в сознание Видохина, он не слышал. Больше того, несколько раз кивнул, показывая, что совершенно с Золотинкой согласен, то есть понимает ее совершенно превратно. И цепко ухватил за руку, доказывая это свое понимание делом. На тонком запястье девушки по внутренней стороне сквозь бледную, почти прозрачную от долгого пребывания в подземельях кожу проступали голубые разводы жилочек.
В мятом лице Видохина обозначилось нечто плотоядное. Он склонился еще ниже, показав обширную лысину, вкруг которой торчали неопрятные завитушки, белесые и редкие, они, казалось, светились, порождая род сияния… С невнятным всхлипом старик припал полым ртом к нежным жилочкам Золотинки.
— Ну вот еще! — дернулась девушка. Но вырваться не сумела, ограничилась неверной попыткой высвободиться и после недолгого замешательства, напротив, прильнула к старику на обычай базарных воров. Правая рука ее скользнула в карман шубы, потом змеиным движением в другой — тут ключ и обнаружился.
— Пойдем наверх! — сказал ученый, обращая к ней воспаленный взгляд. — Там печи и перегонный куб.
— Видохин! — молвила Золотинка, когда упрятала ключ к себе в кошель. — Ничего из вашей затеи не выйдет.
— Пойдем наверх, мой мальчик! — сладостно уговаривал он с лихорадочной, натужной улыбкой. Не в силах совладать с собой, он стянул куколь, чтобы ощупать Золотинкины волосы, и, кажется, застонал когда провел шершавой рукой по золотым вихрам. Не переставая оглаживать Золотинку, как ополоумевший любовник, он потянул ее к лестнице — наверх, к печам.
— Не хочется вас огорчать, но право же я не дам вам крови. Разве как-нибудь в другой раз. И не так много. Два стакана — что вы!
— Пойдем! — стонал он, скачущий взгляд возвращался к тонкому запястью, где проступали разводы жилочек.
Не было, вообще говоря, никакой уверенности, что ученый не затолкает предмет своей страсти в перегонный куб целиком — стоит только поддаться. Но Золотинка почла за благо не сопротивляться, она позволила старику тащить ее вверх по лестнице, рассчитывая, по крайней мере, перенести неизбежное столкновение куда-нибудь подальше от входной двери.
— Видохин! — говорила она при этом совершенно отчетливо и убедительно. — Не обессудьте! Когда поднимемся наверх, я вырвусь и убегу.
— Да-да! — задыхаясь, мелко кивал он. — Пойдем, моя радость! Пойдем, мое счастье… Золотце мое ненаглядное, — сипел он из последних сил, выдыхая слова через ступеньку. — Душа моя… счастье… жизнь… радость…
— Чтобы вам потом обидно не было, — бездушно отвечала на это Золотинка.
— Да-да… конечно…
Они начали подниматься на третий ярус.
— Хотите, я превращу вас в кирпич? Мне кажется, тут ничего обидного не будет. Станете кирпичом и я отнесу вас в какое-нибудь покойное место. Можно, конечно, и не кирпич, но времени нет для опытов.
Он прекрасно все понимал. Все, во всяком случае, что могло бы помешать или наоборот способствовать неизменному в своем существе замыслу.
— Ни в коем случае, — возразил он вполне осмысленно, остановившись на лестнице, чтобы перевести дух. — Никаких кирпичей — довольно! Остался последний шаг, и я отвечаю за него перед вечностью! — Лицо Видохина посерело и облилось крупным потом, он говорил неровным, прерывающимся голосом.
Золотинка замолчала, чтобы не затруднять старика бесполезными пререканиями.
На что он, однако, рассчитывал? Разумеется, у него не было сил втащить Золотинку в мастерскую — стоило ей заупрямиться и дело застряло. Видохин стал коленями на пол и сипло, изнемогая, дышал, а Золотинка обвисла и не рванула окончательно лишь потому, что боялась опрокинуть старика на лестницу. А если уж сверзится, да по всему пролету донизу — расшибется.