И все потухло, когда Золотинка ступила в недра Старых палат. Миновав неосвещенные сени, она спустилась недолгой лестницей и попала в караульню. Это можно было понять по застарелым запахам человеческого стойла: дохнуло сырой кожей и табаком, портянками вперемешку с горелым жиром и луком. В сводчатом, уставленном каменными столбами покое лежали навалом, как дрова, копья и бердыши, по стенам висела обиходная сбруя.
Золотинку усадили возле пылающего очага, на юру, и уставились на нее с добросовестным намерением не спускать глаз. Скоро, однако, усердие служилых подверглось немалому испытанию: не прошло и четверти часа, как два пьяных молодца, без нужды топая, задевая все встречные косяки и углы, затащили в караульню сундук с одеждой. Особым повелением свыше Золотинке позволено было переодеться.
К несчастью, распорядительность высшей власти не заходила так далеко, чтобы предусмотреть все возможные в положении пленницы затруднения. Прежде всего Золотинка заявила, что и не подумает переодеваться, пока все, кто толпится, харкает, сквернословит, дымит, зубоскалит и гогочет в караульне не уберутся за дверь.
— Но это никак не возможно, сударыня! — изумился сотник. И все остальные примолкли, разделяя, как видно, служебные убеждения начальства.
— А возможно переодеться, не раздеваясь? — спросила Золотинка.
— Приказано не спускать глаз, — возразил сотник, не покраснев.
— Тогда несите сундук обратно.
Сотник поскучнел и впал задумчивость, прямым следствием которой через известный промежуток времени явилось примирительное предложение:
— Мы отвернемся.
— Это вы-то отвернетесь? — фыркнула Золотинка, обводя глазами бессовестные жеребячьи рожи караульных.
Действительно, нелепое предположение пришлось отвергнуть без обсуждения.
— Так что, выходить что ли? — подавленно сказал сотник в виде вопроса.
Золотинка выпроводила всех вон и задвинула изнутри засов, отчего в сенях послышался горестный стон. Пустяки! То ли испытала Золотинка, когда обнаружила, что присланное ей платье — тяжеловесное многослойное сооружение, занимавшее собой весь сундук, невозможно одеть без посторонней помощи!
Это было роскошное темно-синего бархата выходное платье, не имевшее никаких застежек, потому что по принятому последние два года при дворе обычаю зашивалось на хозяйку заживо. Своеобразный обычай не был, вероятно, известен тому начальственному лицу, которое позаботилось о нуждах пленницы. Там где обиходные мещанские наряды имели ряд пуговок и петелек — от шеи до пояса по спине, не было ничего, кроме двух развалившихся кромок. Ловкие служаночки (а также, как говорили, ловкие молодые люди) умели сметать их за малую долю часа. Где было искать этих служаночек? И где, на худой конец, иголка с подходящей по цвету ниткой?
Золотинка напрасно перерыла сундук, обнаружив в нем множество милых вещичек, которые нисколько не заменяли главного: ленты, кружева (их еще надобно было подшивать!) тончайшие шелковые чулки, подвязки и пару прелестных крошечных башмачков на ножку Нуты — Золотинка могла бы их надеть разве на палец.
То начальственное лицо, которое так трогательно позаботилось о пленнице, не видело, может статься, большой разницы между Нутой и Золотинкой, смиренно полагая, что это все женщины.
Между тем тюремщики тревожно скреблись под дверью и, перемежая просьбы угрозами, решительно умоляли сударыню волшебницу поспешить с переодеванием. В противном случае, впадали они в отчаяние, взломаем дверь ни на что не смотря! Последние уточнение можно было бы понимать, как уступку учтивости, но Золотинка разумела его иначе, то есть совершенно правильно, — как угрозу, и потому действительно торопилась.
Пугливо оглядываясь, она стащила с себя все, что было мокрого, оставила только тяжело скользящую по груди цепь Сорокона и, не найдя в сундуке никакого белья, всунулась голышом в жесткое, ставшее колом платье, оцарапавшись при этом второпях о какие-то загадочные пружины. Платье она перевязала крест-накрест лентами, чтобы корсаж не сползал вперед, а оставшиеся в тылу бреши прикрыла коротким Буяновым плащом. Скоморошьи штаны и куртку, мокрые Лепелевы башмаки она расположила подле огня, подвинув котелок с кашей, и впустила истомившуюся в дурных предчувствиях стражу:
— Охраняйте!
Тюремщики дико озирали парящие над котелком штаны и перебирали глазами Золотинкино оснащение.
— Я буду спать, — сказала она, не обращая внимание на ошалелое состояние стражи. — Прошлой ночью медведь мне спать не давал, теперь вы галдеть будете. Этого еще не хватало. Садитесь вокруг и следите, чтобы я не взлетела. Как почудится, что колышусь вместе с лавкой, будите. Лучше уж сразу разбудить, чем ловить потом по всей караульне. Вот так. Стерегите.
Теперь можно было не опасаться, что бездельники заболтаются у огня, оставив ее без присмотра, когда станет подбираться какая-нибудь подпущенная Рукосилом тварь. Под наблюдением стражников Золотинка устроилась на составленных вместе лавках, повертелась, чтобы вытолкать из-под спины невесть как запавший туда кошель с хотенчиком, сонно попросила укрыть ей босые ноги и, когда уже смежила веки, пробормотала, смутно себя понимая:
— Смотрите, чтобы не сгорела куртка. Помешивайте! — вспомнила она тут еще кашу, которую ротозеи как раз и прошляпят! — Помешивайте… — повторила она замирающими губами, потому что есть хотела немногим меньше, чем спать… и однако, заснула.
Заснула, опустошенная душой так, что не на чем было задержаться бессонным мыслям.
За решетчатыми окнами караульни мотались факельные огни, слышался говор грузчиков, которые таскали и скидывали тяжести, стучали колеса, фыркала, осаженная вдруг лошадь. Рук не хватало, час от часу караул расходился по нарядам и к полуночи мирный сон Золотинки охраняли всего только двое. Огонь в очаге припал, озаряя тусклым светом пересохшие мятые штаны, что так и висели на ратовище копья; безобразные тени штанов терялись в пустоте помещения, слишком обширного для жавшихся к очагу людей. За толстыми столбами сводов, по углам, по всем затерянным во мраке окраинам залегла, пробравшись со двора, ночь. Людям оставался только очаг, где бодрствовали, не выпуская из подозрения темноту, двое вооруженных кольчужников и ворочалась, не просыпаясь, девушка с восковым от усталости и долгого пребывания в подземельях лицом; на гривке ее золотых волос рассыпались, завораживая сторожей, всполохи искр…
— Что? — очнулась вдруг Золотинка. — Рукосил? Юлий? Где?
Притихшие, как дети, тюремщики глядели в наполненную шорохом темноту, спросонья трудно было признать их изъеденные тенями лица. Старший, обрюзглый хитрован, оглянулся, не доверяя, в сущности, ни пленнице своей, ни этим невнятным, зловещим шорохам. Но пленница была ему все ж таки ближе — живее подступающей из тьмы мертвечины.
— Ктой-то в окно стучит, — прошептал он, испытывая потребность в задушевном разговоре.
Малый помоложе шевельнул блеклыми губами и только.
Окончательно стряхнув одурь, Золотинка заметила мимоходом, что котелок у огня пуст, и забыла про еду, она отыскала взглядом черный выем окна под самой вершиной свода. В окно, и точно, стучали. Такое вкрадчивое, навязчивое, но осторожное постукивание, которое трудно было бы ожидать от кого-то… из своих. Малый помоложе, зачем-то надев шлем, бесшумно скользнул во тьму… и вскоре на цыпочках, сохраняя выражение застылой сосредоточенности, возвратился.
— Стучит. Так и есть стучит, — шепотом подтвердил он.
— Что? — спросила Золотинка, пугаясь вместе со всеми.
Она спустила ноги на пол, нерешительно поправила на спине плащ… И однако, все хотели определенности.
За мутными мелкими стеклами в мазаных огнях, озарявших двор, металась размытая тень размером с птицу. Когда тень налетала на стекла, ударяла переплет или задевала решетку, раздавался приглушенный хлопающий звук… словно ладонью о стену.