Вмиг вскочили оба ее тюремщика — полетела опрокинутая табуретка, и тот и другой выхватили мечи… Они тяжело дышали, поводя безумными глазами на искаженных огнем лицах.
А Золотинка замерла, застыла в полнейшем столбняке, понимая, что малейшее движение — и ее порубят за здорово живешь. Пораженные страхом, они не разбирали врагов.
Наконец, шумно переведя дух, старший — меч он, однако, не убирал — поснимал одной рукой с простертого над огнем копья подгорелую одежду, осмотрел и даже понюхал, а затем с ненужной грубостью сунул ее Золотинке.
Все дребезжало под напором бури. Разом обнаружилась хлипкость задвижек, петель и ставен, как ошалелые, стучали где-то закрытые двери, и невозможно было представить себе, что делалось под открытым небом. Едва стражники вдвоем, поддерживая друг друга, устроили в выбитое окно затычку из свернутой комом рогожи, ветер ворвался в дымоход сверху, мгновенно пробросившись от крыши до основания дома, жарко дохнул расплесканным пламенем и завыл. Но огонь тотчас же припал, загнанный в уголья, — потемнело. Во дворе раздалась оглушительная дробь, от которой хотелось присесть, ослабели ноги. Ушедшие в тень лица рдели тусклыми отсветами, стражники онемело застыли, со штанами в руках застыла и Золотинка, придавленная общей тревогой.
И вдруг с обвальным грохотом, закладывая уши, рухнула крыша, сорвался небосвод, рассыпалась лавина черепицы и самый пол под ногами дрогнул. Золотинка оглохла. Она видела помертвелое шевеление губ: человек молился, без надежды пытаясь довести до бога испуг. Жуткий грохот продолжался с одной и той же невыносимой, пригибающей мощью. Если была это рухнувшая с небес крыша, то большая, непомерно большая, она все падала и падала, хотя давно уже погребла под собой весь Каменец с потрохами… Когда ж это кон-чи-чи-тся?
Ощущение сжимающей тяжести — как в темной глубине моря — заставило Золотинку сделать несколько шагов, чтобы вздохнуть грудью.
— Смотрите! — крикнула она, указывая на окно, но не услышала и саму себя.
И нечего было смотреть. Ни единого огонька не уцелело на площади, тьма кромешная, сплошной подавляющий душу и разум грохот.
Почудился нечаянный вскрик… Прошуршали охвостья лавины, звякнул камешек, другой, и все как будто замлело. Обморочную тишину можно было постичь по слабому свисту ветра в дымоходе.
Кто-то набрался духу пошурудить кочергой, пламя выправилось, и в караульне несколько посветлело. Но ни один огонь не заявлял о себе во дворе, словно самая жизнь, почва жизни была начисто смыта.
Они в подвале поглядывали друг на друга расширившимися глазами…
За окном послышалось. Золотинка бросилась вытащить затычку.
— Боже правый! — говорил человек как бы в пустоте, голосу не было ни малейшего эха. — Все убиты!
Но сам-то он уцелел, и Золотинка испытывала облегчение оттого, что кто-то еще жив. Двор наполнялся очнувшимися людьми, они переговаривались разрозненными, падающими без ответа голосами.
— Что у вас там? — сунулся в окно стражник.
Слышался неправдоподобно отчетливый хруст шагов, сквозило холодом. И вот появились огни, в свете редких факелов заблестела ледяными искрами снежная пустыня.
Прислушиваясь к отрывистым восклицаниям, высматривая схваченные пляшущим огнем подробности, можно было уяснить себе, что случилось. Невероятных размеров град — упоминали о льдинах размером с кулак — разбил, перепахал и сравнял все, что было оставлено без укрытия под грохочущим небом. Разрушены были крыши, сбиты с петель двери, ставни, сквозными дырами зияли попавшие под косой удар окна. Крошево колотого льда вперемешку с щепой, обломками черепицы покрывало площадь толстым неровным слоем, в котором плоскими валунами возвышались животы и крупы павших лошадей, торчали углы разбитых телег. Расселись бочки с червонцами, и золото тоже ушло под лед. В холодном месиве полегли люди: возницы, грузчики, охрана. Подготовленный к отправке обоз — десятки подвод — весь остался на месте.
Кто погиб и кто жив? Похоже, в этом нужно было еще разбираться.
— Идите же, наконец, кто-нибудь! — сказала Золотинка. — Что там у них? Где Юлий? Где воевода Чеглок?
Неизвестность томила караульщиков, тихо пошептавшись между собой, они решились. Молодой малый отправился искать воеводу, а старый брюзга велел Золотинке вернуться к очагу и тут сидеть.
Перевалило за полночь, сухо отвечал стражник, когда Золотинка пыталась заговорить. Верно, так оно и было. В смутном безвременье наметилась определенность: за полночь перевалило. Но и в этом, единственно установленном обстоятельстве, не трудно было, в конце концов, усомниться, ожидание не оставляло ничего определенного.
Золотинка встрепенулась, когда померещился голос Юлия… и услышала его еще раз, наяву: княжич со спутниками, с хрустом ступая по ледяному месиву, миновал окно.
Голоса наполнили сени, роняя горящую смолу, в караульню вошли факельщики, стража, наконец, в сопровождении немногочисленных приближенных Юлий и воевода Чеглок. Золотинка встала. Заметная вмятина на крылатом шлеме подсказала ей, что Юлий чудом избежал смерти, захваченный врасплох первыми градинами, едва ускользнул из-под обвала.
Остановившись в трех шагах, он глядел враждебно и пусто, словно не видел. Бряцающая оружием толпа вела себя с не возможной в другое время бесцеремонностью, вельможи и дворяне напоминали кучку лишенных всякого понятия об учтивости зевак, они обмениваясь посторонними замечаниями, громко переговариваясь за спиной Юлия и беззастенчиво глазели на Золотинку. Своим необязательным присутствием эти люди лишь оттеняли разительное одиночество княжича.
Обреченная стоять под недобрым взглядом, Золотинка недоброго и ждала. Она подергивала плечами, возвращая на место сползающее с плеч платье, и от этих, вынужденных ее ужимок Юлий хмурился еще больше.
В раскрытой ладони его лежал волшебный перстень Рукосила, багрово-белесый камень на паучьем ложе золотых листьев.
— Вот! — сказал Юлий. Словно этого было достаточно: сказать вот! и уничтожающе хмыкнуть.
Золотинка испугано передернулась, удерживая ворот платья в опасном положении на ключицах, а Юлий, принимая этот беспомощный трепет за ответ, за признание вины, очевидно, добавил еще «вот так!» и швырнул перстень в огонь.
Этого никто не мог ожидать. Но Золотинка не имела надобности раздумывать, все, что касалось волшебного камня, не подлежало сомнению для нее — она кинулась в огонь мгновенным, почти непроизвольным броском. До того бесстрашно и ловко, что выхватила сокровище из горящих углей, не опалив пальцы. Только платье скользнуло на руки, обнажив плечи, но и тут не было надобности для размышлений — не успело нечто такое мелькнуть пред изумленными взорами, как Золотинка — молодцом! — все оправила и вернула на место.
А как Юлий ухитрился схватить кочергу и зачем схватил, этого некогда было и соображать — Золотинка отпрянула. Чего уж она там испугалась — Юлий только свернул глазами. Оправив корсаж, Золотинка тоже получила возможность сверкать, не опасаясь уже оказаться в беззащитном положении. И так они мерили друг друга враждебными взглядами и разве что не пыхтели, как взъерошенные зверьки.
Несколько раз успели ахнуть придворные, ах! ах! и ох! — только и разевали они рты. Один Чеглок не позволил себе этого удовольствия, потому что смотрел на дело с его однообразно-утомительной стороны и не тратил душевные силы на бесплодные удивления.
— Пошушайте, шударыня прыншеша! — прошамкал он разбитыми губами и поморщился. Шепелявые разъяснения воеводы состояли в том, что незадолго до града наследник пострадал от летающей нечисти — что-то такое вроде «жубаштого рта». И эта нечисть, разыскав Юлия в толпе дворян по красному перстню Рукосила, который навязала наследнику Золотинка, цапнула его за палец. «Жубастая» тварь укусила наследника как раз пониже камня и дело, без сомнения, не обошлось бы испугом, если бы люди Юлия тотчас же не искромсали тварь кинжалами, пояснил Чеглок, сопровождая обвинение самым любезным поклоном.