Елизар подумал еще мгновение-другое и кивнул.
— Прохиндей не хуже всякого. Куда он денется?!
Незнакомый Елизару прохиндей, как уяснила все ж таки Золотинка, предлагал краденую цепь еще до того, как поднялся шум, — сразу, едва только вынес из караульни во двор. Вряд ли переполох от него укрылся. Наверное, прохиндей, не спустив цепь сразу, теперь поостережется.
Золотинка едва удержалась от искушения бросить Дракулу и сейчас же отправится с Елизаром на поиски Сорокона. Однако до полудня оставались считанные часы, а Золотинка — с Сороконом или нет — понятия не имела, как к излечению Юлия и подступиться… И потом, надо думать, Елизар добычи уж не упустит.
— Разыщи меня тотчас, если что, — напутствовала она спустившегося на темную лестницу Елизара. — Сейчас я иду в тюрьму, чтобы выпустить на волю голубого медведя, а потом наверх в Рукосиловы покои. В Старых палатах, там на третьем ярусе библиотека.
Елизар ушел, многословно уверяя барышню, что уладит все к обоюдному удовольствию — пусть барышня и в голову себе не берет. Она же вернулась в освещенную сильно чадившим факелом контору дворецкого, который упорствовал на полу.
— Ну, хватит! — велела Золотинка звенящим голосом. — Вот что: готовьте носилки, — и прикрикнула, чтобы пресечь недоумения: — Да-да, носилки! Протрезвеет на ходу.
Бывалые мужички сняли с петель дверь, и оказалось готовое ложе. Пока они это ладили, Золотинка обнаружила в испоганенной шапке Дракулы заколку с золотым украшением и этой иглой, наконец, застегнула себе спину пониже шеи. Между тем дворецкого взгромоздили на дверь и подняли.
Было ли это естественное пробуждение потерявшего остойчивость человека или сказалась та самая способность натуры к уширению, о которой глухо упомянул ветеран, только Дракула, вознесенный под потолок, очнулся и, пытаясь привстать, вывел из равновесия всех шестерых носильщиков, тоже, понятно, пьяных; с хрустом топоча стекло, они разом шатнулись.
— Царевна-принцесса! — хватился за край двери Дракула, отыскивая глазами девушку. — Когда бы было позволено…
— Поздно, Дракула! — оборвала его Золотинка. — Тебя несут в тюрьму. Где ключи?
Сразу как будто бы протрезвев, он показал вполне осмыслено платяной шкаф, где Золотинка нашла тяжелую корзину с ключами, а потом подумал-подумал и обвалился навзничь — все шесть носильщиков шатнулись в другую сторону.
При выходе на лестницу носилки в узком проеме вывернулись, Дракула заскользил и хлопцы прижали его к косяку, чтобы не выпал. Верный вновь усвоенной им бесчувственности, бедняга даже не пикнул.
Золотинка поручила ключи ветерану, который предупредил ее о возможности натуры «уширяться», а сама последовала за носилками, замыкая шествие. Во дворе попался им Елизар, ничего утешительного он не сообщил, но спустился вместе с Золотинкой на нижний двор, чтобы потолковать с караульными.
У большого костра из разбитых телег, из колес и драбин, сидели под охраной курников разоруженные и лишенные ключей тюремные сторожа, которых Золотинка сейчас же признала.
— Поглум? — замялись они, блудливо переглядываясь. — Не ладно со зверем…
— Идемте, — велела Золотинка своим, не вступая в объяснения.
Загремели засовы, распахнутый зев тюрьмы встретил гулом. Дракула зашевелился и опасливо зыркнул со своего качающегося ложа, когда носильщики ступили на стертую каменную лестницу. Решетки загонов по обеим сторонам прохода пестрели выхваченными огнем лицами, нечто вроде лесного шума покатилось во мглу. За прутьями клеток томились разоруженные ратники Рукосила, многие из них, не прочухавшись еще с перепою, валялись у ног товарищей.
— Пить! Воды! Дайте воды, нутро жжет! Водички бы, а? ради бога! — просительный, раздраженный, озлобленный вой преследовал странное шествие с поднятым на дверь дворецким.
— Терпите, братцы, что делать, — лениво отбрехивался сторож. — Я и сам без ключей.
Крик смолкал сам собой по мере того, как проход погружался во тьму: продвижение света пробуждало жизнь и жажду, лихорадочное волнение в клетках по обеим сторонам, а тьма возвращала отуманенных вином узников в небытие. Когда шествие миновало последние загородки, позади осталось смутное, как далекий прибой, ворчание.
Расчлененная огнями ватага затерялась в путаных, непроницаемых для голоса и для света неровно вырубленных ходах. Впереди ступал мягкими кожаными бахилами сторож, которого Золотинка отлично помнила по собственному тюремному опыту. Это был поджарый, с рыскающей походкой хмырь; на небрежно вылепленной роже выделялся несоразмерно большой изменчивый рот, улавливался при забегающем свете факела резкий очерк горбатого носа и странно посверкивали белки глаз. Одевался тюремный хмырь во все темное, что можно было поставить в связь с известной его привычкой бесшумно скользить по каменистым россыпям и тропинкам подземелья. Имя его было Карась.
Путь предстоял не близкий, потому что Поглум, как, осторожно выражаясь, объяснил Карась, учинил большое беспокойство и ребята «после всей это чертовщины, барышня» решили перевести медведя в местечко понадежней.
— Куда?
— В колодец, — пакостно хихикнув, признался Карась. — Очень уж расшумелся.
— Как же это вы с ним справились?
— Заманили, — коротко отвечал Карась. Не трудно было догадаться по выражению пакостной рожи, что «заманили» было наиболее мягкое и благопристойное выражение из тех, что имелись у тюремного сторожа на уме. Золотинка не стала расспрашивать.
Временами она заглядывала в боковые проходы, где узнавала все те же серые лица и костлявые мощи. Безучастное молчание узников, не ожидавших от появления златовласки никаких перемен своей участи, наполняло девушку ощущением вины, она остановилась.
— Освободить! Немедленно всех освободить! — решительно сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь.
— Кузнец нужен, — уклончиво возразил Карась. Он, конечно же, плохо представлял себе пределы Золотинкиной власти, но кто же их ведал? Полномочия ее зиждились на вооруженной силе, девять случайно собранных и случайно вооруженных людей и были ее правом, довольно убедительным для бывалого Карася.
— А это кто? Как зовут? Как она сюда попала? — Золотинка свернула к расположенной на отшибе выемке, где куталась в падающую до земли гриву красавица.
Имени ее не знал даже тюремщик. А может, не хотел говорить.
— Не трогайте вы ее лучше, барышня, — пробурчал Карась, оставаясь в полутьме. Намерение Золотинки освободить всех узников без разбора оскорбляло его глубинные, составляющие основу жизненных воззрений понятия; угрюмый и необщительный, он склонялся перед случайно взявшей вверх силой, не более того.
Страдая от света факелов, узница прихватила плоский черепок с остатками варева и прикрыла им глаза, густая жижа полилось на грязное колено.
— Сколько она здесь? За что?
— Три года будет, — обронил тюремщик. — Да, три, пожалуй, уже будет… Да что там — четыре! Время-то быстро летит. Поосторожней! — добавил он с нехорошим смешком, когда Золотинка ступила ближе.
Она колебалась, не имея возможности задерживаться, и только откровенное пренебрежение к загубленной жизни, которое выказывал Карась, возбуждая в Золотинке отпор, заставило ее коснуться узницы, отклонить руку с черепком и отвести с лица паутину волос. Зрачки дрогнули, девушка вскинула беспокойный, бегающий взгляд.
— Осторожней же, говорю! — с непонятным злорадством повторил сторож.
Но волна подмывающего чувства уже влекла Золотинку. Смелым движением души она зажгла Рукосилов перстень, сколько можно было выжать из тухлого камня, присела, тронула девушку за плечо, скинув волосы… И со страстной жаждой гибели, желанием раствориться в чуде, перехватила ее под густым покровом волос за спину, прижала к себе, а губами поймала губы. Содрогаясь, она ощутила трепет пойманного существа.
Нападение ошеломило сумасшедшую, кусачий рот ее расслабился, закоченелое напряжение рук и спины сменилось в объятиях Золотинки жарким обмороком, девушка обмякла, безвольно поддаваясь; Золотинка ощущала ее слабую, едва определившуюся грудь. Болезненный ток пронизал девушку, она сделала неверную попытку отстраниться и, окончательно потеряв себя, прильнула, гибко обвилась вокруг Золотинки, как прибитая течением водоросль. Судорожная дрожь пробежала по слившимся телам, рыдания без слез, волна перехватывающей дух боли. Снова безумная вскинулась, но Золотинка ее не пустила, поймала растерянные губы, в головокружительном опьянении улавливая вновь забившуюся жизнь, тепло, что растекалось в обмороженном теле. Девушка застонала, не отнимая разгорающегося рта…