Ведь никто до сих пор точно не знает, как долго живет женьшень, если его не тронет человек или (иногда) зверь. Раненный копытом животного, огнем или упавшим деревом, корень «засыпает». Порою на годы. Придавившее его дерево, уже гнилое, трухлявое, совсем рассыпается, и вдруг сквозь эту труху изумленный взор лесного бродяги замечает возвращающийся к жизни корень. И человек благоговейно опускается перед ним на колени…
Если же хозяин подлуба возвращался к нему спустя несколько лет и выкапывал все, что появилось за эти годы, он опаливал свой подлуб, давая этим знать, что здесь больше делать нечего. Раскрывал секрет? Пожалуй, просто делился им с собратьями по профессии.
С другой стороны, нашедший корень имел право поставить свою метку: воткнуть возле палочку с условным знаком: «Я ЕГО нашел, но пока оставил». То ли не подошло время копать, то ли решил дать ему еще подрасти. Такой корень никто не имел права тронуть, к нарушителям закон тайги был беспощаден. Разоблаченный в попрании заветов предков обычно из тайги уже не возвращался…
В наше время всякие проявления самосуда, разумеется, запрещены. Но, как ни печально признавать, уважение к некоторым добрым традициям в поиске женьшеня стало нарушаться. Встречаются поисковики, которые действуют по правилу: есть ли заметка, нет ли ее, нашел корень — копай, выдирай. Часто и выкапывать стали не вовремя, до завершения вегетационного периода. Иные стали собирать и всю мелочь. Если малышей нельзя хорошо замаскировать буреломом, их пересаживают в укромное и недоступное место.
Путь к корню указывают и заломки. Опытный корневщик все время надламывает на ходу ветки кустарника. Такие заломки сохраняются год, два и три. Если заломки свежие, значит, какая-то партия обыскала этот участок — делать тут в этом году больше нечего. Или можно идти, но уже параллельно. Человеческий глаз — аппарат несовершенный, мы как-то наткнулись на целую семью редкостных растений в двух шагах от заломок всего двух-трехдневной давности! А прошла партия бывалых таежников, мы нашли их добротный балаган; пепел от костра был еще горячим.
Обязательный спутник корневщика — палка. На нее он опирается при подъемах и спусках, при переходах через речки; ею беспрестанно раздвигает траву, высматривая. Сбивает по утрам перед собой росу, снимает с куста предательскую липкую паутину, которая может вдруг залепить лицо и даже глаза… Палка должна быть легкой и прочной, около полутора метров длиной. Я взял себе из молодого стройного побега клена. Пожалуй, это самое гладкое и ровное у нас дерево из широколиственных пород (хвойное пачкает руки). В верхней части палки вырезал свои инициалы, и это так понравилось моим спутникам, что они сделали на своих то же самое.
У палки раньше было еще одно важное назначение. Корневщики ходили большими партиями-артелями: густой цепью, так, чтобы не пропустить ничего и больше не возвращаться к этим местам. Интервалом в такой цепи служила та же палка: время от времени люди сверяли его, соприкасаясь концами своих посохов. Сейчас корневщики порою так растягиваются, что вообще теряют друг друга в чаще леса. Тогда опять выручает палка.
Кричать в тайге не принято. Это закон охотников, а таежники почти все охотники. Чем тише веду я себя в лесу, тем больше могу заметить, не будучи замеченным.
Можно свистнуть, но свист не очень четкий ориентир в лесу. Бьют все той же палкой по ровному и гладкому хвойному дереву, снизу вверх вдоль ствола, так, чтобы на него легла бо́льшая часть палки. Тук-тук-тук — звучит где-то в распадке. Тук-тук — откликается на склоне. И сходятся тихо, неприметно. А издали можно подумать — дятел.
…Шагаем, шагаем, шагаем. С кручи вниз и опять на кручу. Перелезаем через упавшие стволы деревьев, проползаем под ними, скользим по камням, переходим ручьи. Глаза все время ищут, а в лесу темно: черные стволы и коряги, темно-зеленые листья и трава — вечный сумрак летом. Длительное напряжение вызывает внезапную реакцию: силы покидают вдруг, непреодолимо хочется сесть, прислониться спиной к дереву, закрыть глаза… Но вот из сумрака листвы выглянули гроздья оранжево-красных ягод лимонника. Беру в рот сразу целую горсть и жую. Горько, сводит челюсти, но через минуту-другую ощущаю явный прилив сил. Съедаю еще несколько ягод, и — удивительно — утомление куда-то уплывает, ноги снова легко несут дальше, глазам возвращается зоркость.
Третий день ходим впустую. Только раз наш старшак дробно застучал палкой, условным свистом подозвал к себе.