Нас больше всего интересовало — как поймали этих оленей? Зверовые ямы давно запрещены, да и упавший в яму зверь редко остается непокалеченным, но разговаривать о деле можно только после трапезы. И вот наконец ужин закончен, этикет соблюден, отец задал свой вопрос.
— Их поймали весной голыми руками. За самцами гонялись дней по семь, стельную матку взяли на третий…
Чхун Бон рассказывал спокойно, попыхивая трубкой с длиннейшим мундштуком и маленьким чубуком, который он часто набивал, вновь и вновь прикуривая от уголька стоявшей в углу жаровни.
Никогда, ни в каких описаниях самых прославленных следопытов, начиная с серьезных исследований и кончая романами Фенимора Купера, не упоминалось случаев, когда бы оленя ловили голыми руками. Речь не идет о преследовании по насту, когда олень, пробивая твердую корку, способную держать человека, быстро ранит ноги, выбивается из сил и падает под ножом или копьем. И, даже взятый живьем, уже обречен: напрягая последние силы, в ужасе от преследования, он запален и в лучшем случае живет в неволе несколько дней, чаще — часов… То, о чем поведал хозяин, было совершенно ново и необыкновенно.
Корейцы выработали метод, который вряд ли мог быть придуман европейцами. Близкий к природе и наблюдательный восточный таежник заметил, что при появлении первой травки, лишь попробовав ее, олень бросает надоевший зимний корм — веточки и сухую траву. В эти дни он сразу быстро тощает, теряя обычную силу и выносливость. Но уже апрель, снег сошел; как найти, а главное, не потерять след? На влажной земле, даже густо укрытой упавшим листом, для опытного глаза свежий след еще заметен. Но земля и лист высыхают, а тогда начинается самое сложное. Следопыт с легкой палкой в руке, раздвигая на ходу опавший лист и сухую траву, замечая оттиск копыта там, где его не видит никто, преследует зверя от зари до зари.
Этот метод зародился в скалистом и диком крае Центральной Кореи, в районе Алмазных гор. Иссеченная высокими крутыми хребтами, провинция эта стала колыбелью классической ловли драгоценного оленя. Однако, научившись ловить и сохранять жизнь «торог сасими», жители не приручали и не разводили их. Стельных маток кормили до тех пор, пока полностью не развивался весенний плод, еще не родившийся олененок-«ноктхэ» — одно из самых дорогих средств тибетской медицины. Когда плод созревал, матку убивали. Изъятый эмбрион варили до состояния густой мастики, он шел по баснословно высокой цене. Мясо оленихи ели, из шкур выделывали замшу. Самца растили до первых пантов и тоже убивали. Так постепенно олени провинции Канвондо были истреблены, и следопыты стали продвигаться на север, где зверь еще сохранился. С годами слово «кавандо» — так произносили его северяне — стало как бы синонимом человека редкой профессии — ловца оленей.
Отыскав нужный след, кавандо не теряет его надолго нигде: ни среди каменной россыпи, ни в болоте, ни в речке, куда порой забегает преследуемое животное, и это еще не все. Настоящий кавандо так запоминает оттиск копыта, что отличает его от всех других. Бывает, преследуемый олень натыкается на своих собратьев и смешивается с ними. Следопыт, встав на колени, прощупывает отпечатки и безошибочно продолжает вести свой след.
Все дело рассчитано на измор. Чувствующий беспрерывную погоню олень волнуется, перестает есть, часто пьет, за короткую весеннюю ночь не успевает как следует отдохнуть и — начинает сдавать… Первые день-два охотники не видят его совсем. Потом замечают на большом расстоянии, но он мгновенно скрывается с глаз. На третий, четвертый видят все чаще: олень начинает ложиться, вскакивает при приближении людей. Все ближе, ближе… А люди не отстают. И, наконец, совсем обессиленному, набрасывают веревочную петлю: самцу на сухие весенние рога, самке на шею, но так, чтобы не задушить. И ловят? Нет…
— Когда на шестой день, — продолжал Чхун Бон, — впервые нагнали на лежке моего саендыша и набросили ему на рожки веревку, он встал. Шатается, как пьяный, но идет. Я держу, боюсь выпустить конец, а Пак Чан Себи, главный следопыт, как рявкнет: «Пускай! Пускай, говорят тебе! Пусть идет!» Уже темнело. «Уйдет, — говорю, — вдруг потеряем завтра, шесть дней пропадет, столько сил…» А он смеется: «Уйдет, если за ночь крылья вырастут, а по земле от Пак Чан Себи еще ни один не ушел! Но если сейчас применить силу, он свернет шею или получит разрыв сердца. Вот тогда уже никто не поможет и все наши труды пропадут даром. Кому он мертвый нужен?»
Я ночь не спал, переживал, что выпустили молодого самца из рук. А утром Пак его шутя нашел, взял голыми руками и связал. Тот только дышал тяжело и озирался, но на ноги вставать не мог. Когда других ловили, я уже был спокойнее, поверил в эти чудеса. Наука, конечно, наукой, но и зрение надо особенное. Мы потихоньку можем следить без снега — час, два, три, но потом в глазах темно становится. А они чуть не бегом, да еще далеко вперед видят. Пак — настоящий лесной черт! Как-то сошелся след нашего оленя с другими, случайными, ну, думаю, теперь перепутаем, все пропало. А он прощупал, просмотрел все следы и говорит: «Этот наш. Видишь, у него створки копыт разошлись шире, чем у других? Это потому, что преследуем его три дня и он устал… Да я и без этого отличу от других. Каждый след чем-то отличается: формой, нажимом. Летом по следу могу определить высоту пантов на голове оленя. Как? Чем панты выше, тяжелее, тем заметнее по-другому начинает ставить копыта передних ног…»