– Шекспир тоже просто повторил уже готовое? – хмуро спросил Бурый. Человек без имени протестующе поднял руку:
– Не передергивайте. Это искусство. Кстати, заметьте, от слова «искусственный». Однако, не все так плохо. Художник улавливает своим чутким сердцем лишь самую суть, а потом преобразует ее в слова, звуки, краски. Тем не менее, если художник плох, то суть он передает с большими искажениями, и лучше и отчетливей у него в этом случае получается собственная подпись в углу картины. Художник как переводчик, и переводит он ЭТО на человеческий язык. На мой взгляд, ближе всего к языку вселенной стоят музыканты – они преобразуют великое молчание в великое звучание и никакие слова им для этого не нужны. Следом идут художники – живописцы и графики, и в самом хвосте – как, опять же, кажется мне – тащатся писатели. Поэты немного опережают их, но лишь чуть-чуть, и только потому, что используют не обыденные и привычные, а невероятные словосочетания и не всегда идут на поводу у логики.
Человек без имени немного помолчал и добавил:
– Вы сказали о любви и радости. К сожалению, по-настоящему любить и радоваться умеют немногие, но именно на этих двух китах и держится еще человечество.
– Не умеем? Да ну! – раздался голос Бурого. – То-то вы один здесь кукуете, без друзей, без подруги. Может, научите нас, неразумных, любви?
Человек без имени покачал головой:
– Научить этому, пожалуй, нельзя. К этому можно придти только самому. То, что вы называете любовью, искажено вами до неузнаваемости. Любовь – Великую Любовь – смешали с разной дрянью и она перестала быть Любовью. Кстати, половой акт тоже кличут «любовью» – с подачи похабников и глупцов. Любовь смешали с себялюбием, жалостью, ревностью и гордыней, и выдают эту жуткую смесь за истинную любовь, ничего общего ни с одним из этих ингредиентов не имеющую. В такой «любви» мы больше всего любим себя. Вот и получаются те же отрицательные эмоции. А чистая Любовь – это когда о себе не пекутся, когда для себя ничего не хотят, когда от любимого человека не ждут ответных чувств, милостей и восторгов по себе, и не пытаются его переделать по своему образу и подобию. И такая чистая Любовь уже и не эмоция вовсе, а нечто несказуемое, настолько воздушное и прозрачное, но и неизмеримо сильное, что эти несчастные существа, которые вас здесь пугают, и не замечают ее вовсе – эта энергия им не по зубам. То же самое и с радостью. Радоваться неудаче соседа – а, вернее, злорадствовать – у людей получается куда лучше, чем разделить с этим же соседом его успех. Бескорыстно радоваться умеют лишь дети – потому что они новенькие в этом мире человеческих иллюзий, у них еще не «замылен» глаз. Они видят истинную красоту мира, не зашифрованную словами и не искаженную гнусными корыстными замыслами. Они смеются солнцу, сияющему в чистом небе и птицам, щебечущим в листве. Они радуются реке потому, что в ней можно искупаться, а не потому, что в нее так удобно сливать всякую пакость с фабрики, чтобы не тратиться на строительство канализации и фильтров. Дети счастливы оттого, что в лесу можно гулять и собирать ягоды и грибы, и не считают, сколько кубометров древесины из него получится. Мир был так хорош, пока человек не посмотрел на него оценивающе. И не порвал его на лоскуты для своих вымпелов и знамен.
Человек без имени замолчал. Притихшие напарники, понурив головы, сидели на койке, будто воробьи на проводах во время ненастья. Еле слышно человек без имени добавил:
– Вы не сможете узнать множество истин, растворенных в тишине, пока в ваших головах бушует песчаная буря. Все, что вы строите, сделано из того же песка. И вы видите лишь летящий песок, и даже не догадываетесь, что он заслоняет звезды в небе.
Из-за позднего времени и продолжающегося ненастья, не сговариваясь, стали готовиться ко сну. Человек без имени притащил откуда-то пару новеньких матрасов, целую охапку какой-то ткани и огромный плащ, и соорудил из всего этого на полу лежбище для напарников. Уже укладываясь, хозяин напутствовал гостей: