Дернуло же их сделать крюк к ущелью. Да и, правду сказать, давно они хотели повидать местную диковину – «городище». Как-никак следы древней цивилизации. Не завернули бы туда, давно бы уже сидели на базе. Бурый сразу удрал бы к своей ненаглядной в лабораторию, а Дэн непременно засел за дневник. Чернил бы страничку за страничкой под негромкое бренчание банджо в руках молчаливого дяди Мбеги… Но, все-таки, ущелье стоило того, чтобы застрять здесь.
Дэн потянулся затекшим телом и посмотрел на ряд окошек прямо над головой. «Скоро станет совсем темно», – подумал он и сейчас же замер. Ему показалось, что часть стены, а вернее сказать, ее тень, прямо с двумя окошками вверху, отделилась от остальной массы здания и начала медленно наклоняться над Дэном, плавно изгибаясь. Он лежал, оцепенев, и уже ясно видел, что два оконца, застланные красноватым светом, словно два жутких глаза пристально вглядываются в него, становясь с каждым мгновением все больше и больше, и в них даже блуждают точки, так похожие на зрачки… А тень все росла, наваливалась на него и Дэну уже казалось, что под этим страшным покрывалом с глазами ему становится нечем дышать…
Дэн невероятным усилием что-то сделал с собой, кубарем скатился со штабеля на холодный пол цеха и вскочил на негнущиеся ноги. Он стоял и искал ошалелыми глазами то, что секунду назад нависало над ним, вглядываясь в самое его нутро огромными стеклами, и не мог найти.
– Что случилось-то? Эй! Да очнись ты!
Рядом с Дэном стоял взъерошенный Бурый, с остервенением тряся его за плечо, и Дэн только что понял, что орет, не слыша собственного голоса. Бурый, наконец, залепил ему звонкую оплеуху, и Дэн замолчал, загнано дыша и все вглядываясь в красные сумерки под потолком.
– Да что с тобой? – пытался заглянуть в глаза напарнику Бурый и оглядывался, пытаясь отыскать то место наверху, куда настойчиво таращился Дэн.
– Там… – просипел натужным шепотом Дэн и ткнул пальцем в потолок. – Оно наклонилось ко мне… Там…
Бурый прочертил взглядом линию от пальца Дэна вверх, опять ничего не увидел, и взял товарища за трясущуюся руку.
– Успокойся, дружище. Там ничего нет.
Дэн впервые осмысленно посмотрел на Бурого и ответил:
– Я не сошел с ума, Бурый. Оно действительно там было. F… shit…
– Да что там было? Объясни!
– Понимаешь, – Дэн облизнул сухие губы, – как бы это… Будто тень ожила, что ли. И стала наклоняться. Ну, будто лежишь на кровати, или даже на полу… Да! А к тебе кто-нибудь подойдет и станет медленно наклоняться. И смотрит, смотрит прямо тебе в глаза, и так пристально. И молчит. Понимаешь?
Бурый ощутил озноб и быстро и незаметно обежал взглядом густые тени вокруг.
– Ты мне не веришь? – тоже схватил Бурого за руку Дэн. – Думаешь, я рехнулся, да?
– Ничего я не думаю, успокойся, – с тревогой глядя сквозь сумрак в глаза напарнику, сказал Бурый.
– Ага, я вижу, как ты ничего не думаешь. Если бы тебе довелось это увидеть, я, наверное, так же на тебя бы смотрел.
Они стояли, держась за руки, как дети и смотрели друг другу в глаза.
– Буря скоро закончится. Надо еще немного подождать, – успокаивал товарища Бурый. – Я больше не усну, ты не бойся.
– Тоже мне, защитничек, – слабо улыбнулся Дэн. – Стелу свою будешь караулить по ночам. Герой…
Ощутив некоторую неловкость, они расцепили руки.
– Хочешь, в другое место перейдем, – предложил Бурый, видя, как Дэн смотрит под потолок. – Вон там такие же щиты навалены.
Дэн помотал головой, и устало присел на краешек штабеля. Бурый устроился рядом.
Больше уже не трещало, и они долго сидели так, только Дэн время от времени опасливо поднимал голову и тревожно всматривался в окошки под крышей. Бурый осторожно делал то же самое, и они продолжали молча сидеть дальше. За стенами цеха без устали шумел ветер, швырял песок и уже привычно теребил стекло под потолком. Бурый потихоньку вздыхал. Его тоже одолели мысли. Обычно он ворчал на товарища, когда тот начинал болтать, однако и сам любил порассуждать, только делал это не вслух, не прилюдно, а молча, про себя. В разговоры о близкой кончине Земли, клубившиеся теперь повсюду, он вступать не любил, маскируя свою тревогу и боль деланной небрежностью и равнодушием. Но он, как и все, был сыном той гибнущей планеты, и совсем не легко ему было, как могло показаться со стороны. Только перед своей Стелой он почему-то переставал бравировать и вместе с ней грустил о Земле, которую спешно покидало человечество, не сумев жить так, как до́лжно было жить в собственном доме его обитателю. Бурый мрачно вспомнил свое мертвое село, страшный поваленный лес, усеянный белеющими скелетами зверей и птиц, пересохшую трещину в земле, бывшую когда-то речкой. Он вспомнил жуткие, немыслимо глубокие провалы в поле и в лесу, которых день ото дня становилось все больше, и оказаться в одно мгновение в одной из таких ям не составляло никакого труда, и многие сгинули именно таким кошмарным образом: иные вместе с домами или техникой. И без кислородной маски никто уже не появлялся на улице – от недостатка кислорода и запаха гнилья можно было потерять сознание…