Жеводанский Зверь, Каспер Хаузер, Джек Потрошитель, манускрипт Войнича, громадные кракены и кадборозавры, «Мария Целеста», снежный человек, неопознанные летающие объекты, тайны пирамид и Атлантида - его интересовало всё и сразу, но при этом в первую очередь, конечно же, то, что так или иначе было связано с морем.
При этом нельзя было сказать, чтобы Сигурдссон слепо верил во всё подряд. Он мог поведать о тех или иных известных разоблачениях из области криптозоологии, вроде мнимых русалок, искусственно созданных шарлатанами, или глобстеров - отвалившихся от основной туши и изуродованных до неузнаваемости останков тел крупных китов, принятых по ошибке за трупы доселе неизвестных животных. Считал особенность «Бермудского треугольника» выхваченной из контекста статистикой, раздутой охочими до сенсаций журналистами, коль скоро акватория в данной области была весьма и весьма загруженной, чем объяснялось высокое количество чрезвычайных происшествий, число которых сокращалось пропорционально степени технической оснащённости морского и воздушного транспорта. Мог объяснить научно-популярным языком явления «волн-убийц», «Фата Морганы» или «огней Святого Эльма». Был согласен с утверждением, что кракена таких размеров, которые всегда столь красочно описывались средневековыми авторами, в реальности просто разорвало бы волнами на тысячи кусков. Связывал различия в размерах морских обитателей различных глубин и широт с разницей в температуре воды и гидростатическом давлении. Словом, его нельзя было назвать невежественным простаком, который, как говорится, в лесу родился и пню молился.
С другой стороны, помимо чисто академического интереса к мифологии, он знал, чтил и уважал огромное количество морских примет и поверий, как сравнительно известных, так и взятых им неизвестно с какого потолка, относясь к ним со всей серьёзностью, что иногда становилось причиной непониманий и споров с окружающими (в том числе - и с членами экипажа) в особенности тогда, когда его причуды начинали мешать работе.
Но основной причудой, которая сразу бросалась в глаза и людям и кораблю, было то, что капитан относился ко многим предметам как к живым созданиям, разговаривал с ними и в одиночестве и на людях, испытывал к ним те или иные чувства и не стеснялся выражать отношение. Малознакомые или незнакомые люди, впервые заметив, как капитан, например, проходя по городу, мог поздороваться с фонарным столбом, могли поначалу подумать, что это какая-нибудь шутка или сентиментальное баловство. Но вскоре они замечали, что подобные действия повторяются со стабильной регулярностью и вовсе не напоказ перед публикой, а совершенно искренне.
Так, например, он мог завязать дружескую беседу со скамейкой в парке во время кормёжки голубей. Или притащить с мусорной свалки какие-нибудь вещи на свой корабль, заявляя, что их жизнь ещё не окончена, и находил им оригинальное применение. Но ни созданные им поделки, ни сам факт подобного поведения не находили у общества понимания и одобрения. С другой стороны, от его чудачеств никому не было и вреда - добрейшей души человек, он никогда не злоупотреблял спиртным, не сквернословил и не мог пройти мимо, если видел, что кто-то нуждается в его помощи.
Тем не менее, в силу всего вышесказанного, - между Лейфом и окружающими наблюдалась определённая дистанция. Включая и членов собственного экипажа. Впрочем, капитан Сигурдссон спокойно пожимал на это плечами и замечал, что его дело раскрыть объятья, а будут их принимать или нет - уже вопрос другой.
Касательно же своего необычного отношения с официально неодушевлёнными предметами, он пояснял, что отчасти разделяет аристотелевское учение о различии типов душ, из-за чего на вопрос о том, есть ли у предметов душа, не мог ответить ни «да» ни «нет» без определённых оговорок. Иными словами, он не признавал наличие души за каждой вещью или предметом и, более того, полагал, что и при наличии таковых - эти души совершенно некорректно сравнивать с душами человеческими, обладающими качественными метафизическими отличиями. Но при этом он искренне считал, что, если кто-то чрезвычайно сильно привязывается к какой-то вещи или предмету, либо у предмета имеется своя давняя история, полная и хорошего, и дурного, либо если некий мастер создаёт своё творение не абы как-то формально, но вкладывая свою любовь, боль или радость, - в подобном предмете могла появиться если и не душа, то что-то на неё похожее. В результате чего предмет обретал характер, индивидуальность и иные особенности, резко выделявшие его из бесконечного ряда его однообразных бездушных подобий.