Лекурб не возражал. Он молча оглядывал парк, его посетителей, клумбы и деревья, соседние здания.
Демайо был в приподнятом настроении. Он смотрел по сторонам, ища своим близоруким взглядом знакомые физиономии, раскланивался, приподнимал шляпу; проходя мимо яблони, сорвал цветущую веточку и, несмотря на то что белые лепестки почти все тотчас осыпались, торжественно вставил ее в петлицу.
— Что, новый знак конспирации? — с улыбкой спросил какой-то щеголеватый мужчина, пожимая ему руку.
— Скоро конспирация будет не нужна, — радостно ответил Демайо. — Не сегодня завтра тиран будет свергнут!
Щеголь вздрогнул и быстро прошел мимо.
Мале с укоризной посмотрел на Лекурба.
— Вот так всегда, — сказал он, кивая на Демайо. И затем, обращаясь к тому, тихо добавил:
— Ты совершенно потерял чувство меры. Говорить такое первому встречному!
— Это не первый встречный, — обиделся Демайо, — это мой старый знакомый… И потом, к чему осторожничать, когда дело почти сделано!
— Ничего еще не сделано, ровным счетом ничего, — с досадой проворчал Мале. — И не будет сделано, если так пойдет дальше… А между тем я кожей ощущаю слежку… Мне все время кажется, что молодчики господина Фуше не оставляют нас без внимания…
— Так оно, вероятно, и есть, — подтвердил Лекурб. — Не забывайте: мы ведь все поднадзорные. А кое-кто, — он пристально посмотрел на Мале, — в прошлом слишком уж прославился своей антибонапартистской деятельностью и потому не может не быть в поле зрения наполеоновских шпиков.
Мале вздохнул и опустил голову. Остаток пути до особняка доктора Сеффера, где сегодня должно было состояться собрание, они прошли молча.
7
У Сеффера собрался весь «Ареопаг». Лекурб узнал Анджелони, Бодемана, Базена, Рикора, Корнеля. К нему подошел знакомый по армии генерал Лемуан.
— Рад видеть вас, старина. Откуда вы?
— С родины Жан Жака.
— И как там?
— Ждем…
— Дождетесь… — многозначительно изрек Лемуан и отвел взгляд.
Лекурб вспомнил: в армии у Лемуана была неважная репутация. Кое-кто подозревал его в трусости. Солдаты его не любили. А фронда его по отношению к Наполеону была связана исключительно с тем, что он считал себя обойденным. Зачем его вовлекли сейчас в тайную организацию?
Демайо, находившийся рядом, угадал невысказанный вопрос.
— В последнее время мы привлекли к делу филадельфов нескольких опальных военачальников. Все это достойные люди — генералы Лемуан, Гийом, Гийе. С нами бывший военный министр Серван. Благодаря их участию мы рассчитываем примерно на пятьдесят тысяч бойцов…
Слушая одним ухом Демайо, Лекурб одновременно старался не упустить ничего из происходящего в гостиной Сеффера.
— Очень досадно, — говорил Мале, обращаясь к Базену, — что прекратился выход твоего журнала. Именно сейчас, когда он так нужен!
— Мне это более чем досадно, — вздохнул Базен. — Но что поделаешь, разобрались наконец в нашей философии…
— А ты не думал, чтобы возобновить журнал под другим именем?
— Конечно, думал. И даже дал это имя: «Французские письма». Выпустил проспект. Но на этот раз обмануть никого не удалось. Меня вызвал Фуше и посоветовал оставить эту затею. Говорил в необычно мягкой форме, но смысл был однозначен.
— Ну ничего не поделаешь. Обойдемся без журнала. Тем более что если все пойдет и дальше, как шло до сих пор, победа не за горами.
К разговору Мале и Базена стали прислушиваться остальные. Тогда Мале встал с кресла, поднял правую руку и громко произнес:
— Братья! Наше сегодняшнее совещание происходит накануне великих событий. Тиран отбыл в Испанию. Он думал без боя овладеть этой древней страной. Но 2 мая испанский народ, не пожелавший терпеть иноземное иго, поднял восстание… Думаю, тиран надолго увязнет в своей новой афере. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы это «надолго» превратилось в «навсегда»…
— Брат Леонид, — обратился к Мале Анджелони, — расскажи, как идут дела и на что мы можем рассчитывать…
— Ради этого я и созвал вас сегодня. — Он вынул из портфеля, который принес с собой, лист гербовой бумаги, исписанный и покрытый печатями.
— Вот послушайте, что говорит этот документ. «Сенат экстренно собрался и объявил, что Наполеон Бонапарт изменил интересам французского народа, что он издевается над народной свободой, судьбой и жизнью своих соотечественников. Земледелие, торговля и промышленность пришли в упадок в результате сокращения населения и роста налогов. Нескончаемая война, ведущаяся с вероломством, вызванная жаждой золота и новых завоеваний, дает пищу честолюбивому бреду одного-единственного человека и безграничному корыстолюбию горсти рабов. Все начала политической жизни истощаются день за днем в делах сумасбродного и мрачного деспота…»
Лекурб не верил своим ушам.
— Что это? — тихо спросил он Демайо. — Неужели подлинное постановление Сената?
— Никоим образом, — улыбнулся Демайо. — Этот документ изготовил сам Мале. А вот бланк на гербовой бумаге и печати — подлинные.
— Как же удалось их добыть?
— Очень просто. Нас поддерживают несколько сенаторов. Через них-то мы и достали весь этот реквизит… Но слушай, не отвлекайся.
Мале продолжал читать. Сенат объявлял императора «вне закона» и провозглашал новое правительство — Диктатуру, — в которое входили Мале, Лафайет, адмирал Трюге, сенаторы Ламбрехт и Ланжюинне, граждане Лемар, Флоран Гийо, Базен, Корнель. В ближайшее время Диктатура подготовит демократическую конституцию и даст ее на утверждение народу…
Раздались аплодисменты. Все поднялись со своих мест.
— А вот воззвание к армии. «Солдаты! У вас нет больше тирана. В своем стремлении к власти он погиб. Сенат, провозгласив свержение тирана и упразднение его нелепой династии, пошел навстречу желаниям французов. Вы больше не солдаты Бонапарта, вы принадлежите отныне Родине. Диктатура сейчас занята возвращением всех войск из Германии и Испании. Да здравствует Республика!»
Дождавшись, пока утихнет новый взрыв аплодисментов, Мале сказал:
— Этот документ я подписал своим именем и званием. Нам остается составить еще ряд декретов, которые прекратят войну, отменят воинскую повинность, возвратят свободу завоеванным территориям…
— А что мы предложим нашему народу? — спросил Анджелони.
— Ты знаешь это не хуже, чем я. Мы восстановим свободу прессы, культов, общественного образования, торговли, амнистируем всех политических заключенных…
На этот раз рукоплескания не смолкали очень долго.
— Тише, братья, — снова поднял руку Мале. — Чего доброго, нас услышат на улице. А там полно шпионов… Ваши аплодисменты я принимаю как одобрение нашей скромной работы. Остается назначить дату выступления…
Он внимательно оглядел притихших братьев, выдержал паузу и сказал:
— Я предлагаю 30 мая…
С этим Лекурб и возвратился в Женеву…
8
Когда он закончил свой рассказ, в мастерской Марата надолго воцарилась тишина.
— Как-то странно все это, — наконец произнес Буонарроти. — Просто не верится, чтобы горстка людей с фальшивыми указами Сепата могла в одночасье свалить колоссальную машину, в которой отработан каждый винтик…
— Но в этом же и все дело! — воскликнул Лекурб. — Когда я в частной беседе с братом Леонидом выразил подобные сомнения, он быстро рассеял их!
— Каким образом?
— А вот каким. Наполеон так отладил государственную бюрократическую машину, что она может свободно действовать и без него. Его исчезновения почти не заметят. Чиновники разных степеней бездумно исполняют (и исполнят) любой приказ, они достаточно выдрессированы и боятся только одного — потерять свои кресла. А отсюда вывод: взять власть при этих условиях не так уж трудно!