Все это не помогло. Судьба двадцати четырех сознательных и невольных соучастников Мале была решена заранее. Четырнадцать, в том числе глава заговора, Лагори, Гидаль, Рато, Бокеямпе, Сулье, Пикерель, Рабб, Стеновер и Бомон были приговорены к смерти, остальные десять — лишены должностей и званий и оставлены в тюрьме.
В последний момент «по воле императрицы» полковник Рабб и капрал Рато были помилованы. Первый заслужил снисхождение своими семейными связями, второй — длинным языком: спасая жизнь, Рато показал себя превосходным осведомителем, и полицейские власти надеялись использовать его в дальнейшем.
Двенадцать были расстреляны 29 октября на Гренельском поле. Согласно преданию, Мале сам командовал расстрелом.
Трупы, погруженные на три телеги, отвезли в Валь де Грас, чтобы бросить в общую яму. Было замечено, что печальный кортеж сопровождала женщина, одетая в черное, с густой вуалью на лице. Это была Софи Гюго, провожавшая в последний путь любимого человека. Дениз Мале не могла составить ей компанию: за несколько дней до этого она была арестована и брошена в тюрьму. Великий архонт филадельфов знал, что делал, когда поручал своего сына заботам посторонней женщины…
Весь день 29 октября, словно оплакивая погибших, лил холодный осенний дождь.
6
Наполеон, загоняя лошадей, мчался на запад.
Как некогда в Египте, ныне в России, он бросил издыхающую армию на произвол судьбы, а сам спешил в столицу «милой Франции», спасать свою жизнь и остатки славы своего имени.
Но ноябрь 1799 года сильно отличался от ноября года 1812!
Тогда впереди были Брюмер, Консульство, Империя, нескончаемые победы, мировое могущество.
Теперь же ожидали только букет поражений, позор отречения, краткая агония и крошечный остров, затерянный в океане.
Впрочем, всего этого он еще не знал.
Он знал только то, что оставил ореол непобедимости в этой холодной России, что во Франции против него состоялся заговор и что лишь чудо спасло его от гибели. И еще знал он, что его сановники и генералы, все те, кого он осыпал деньгами и почестями и на кого оставил страну, столицу, жену и наследника, забыв присягу, проявили готовность поддаться первому встречному, протянувшему руку, чтобы сбросить в грязь его корону.
О заговоре он узнал поздно, только 7 ноября, когда все было кончено, виновные казнены и жизнь вошла в старую колею.
Получив сообщение из Парижа, Наполеон принял его спокойно. На людях он делал вид, будто такому «пустяку» не придает значения. И, только оставшись среди самых близких, дал волю чувствам.
— Мале!.. — воскликнул он. — Четырежды я прощал его, и вот результат. Вот к чему приводит снисходительность…
Он пылал негодованием против тех, кто так быстро от него отрекся:
— Что Рабб дурак, это я знал давно. Но как был обойден Фрошо, человек с головой, поддавшийся заговорщикам по первому требованию, не наведя справок, не сделав и шага, чтобы поддержать авторитет законного государя? Что это, если не якобинская закваска? Хорош и Кларк, который теперь распинается в своей преданности, а тогда не потрудился даже натянуть сапоги, чтобы поспешить в казармы, привести солдат к присяге римскому королю, вытащить из тюрьмы Савари! Как можно полагаться на подобных людей?..
Его влекло и к более общим мыслям.
— Французы, как женщины, они не выносят длительной разлуки. Если уехал надолго, не знаешь, что встретит тебя по возвращении…
И вывод:
— Вероятно, все то, что я создал, еще очень хрупко…
7
В столицу он прибыл в ночь с 18 на 19 декабря.
У ворот Тюильрийского дворца произошла заминка.
Он не потрудился узнать пароль, а солдаты караула не признали своего императора.
Да и кто бы мог узнать его в этом ватном армяке, в этой теплой шапке, надвинутой на глаза, с этой густой бородой, покрывающей давно не бритые щеки?
Один из гвардейцев протянул было руку, чтобы схватить «самозванца»…
Впрочем, все тут же разрешилось, и Наполеон похвалил гвардейцев за бдительность.
А про себя подумал: «Вот что ожидало бы великого императора, если бы заговор удался».
8
19 декабря столица с раннего утра была взбудоражена известием: император в Тюильри.
Для многих парижан это было удивительное известие; они давно забыли думать об императоре. Они были уверены, что император погибает (или уже погиб) там, в снежных полях далекой России.
А император меж тем ровно в девять утра созвал всех своих главных сановников.
Только что он прочитал листовку, доставленную ему тайной полицией, один из тех листков, которые во множестве распространялись в казармах. Там было написано:
«Солдаты! На вас надеются парижане. Проявите смелость, и Родина будет спасена. Отомстите врагам! Смелее, народ вас поддержит! Произнесите только: долой императора! Народ подхватит ваш призыв, и вся Франция восстанет!»
— Вот, полюбуйтесь, — сказал Наполеон, бросая листок на стол. — По-видимому, у нас все так замечательно организовано, что один капрал в сопровождении горстки солдат может овладеть правительством. Да что там говорить, если я сам этой ночью едва не был арестован у дверей моего жилища!..
Он обвел всех уничтожающим взглядом.
— Так-то, господа. Вот они, плоды вашей революции, которую вы считали законченной. Вы, стало быть, поверили в мою смерть… Ну что ж, здесь я ничего не могу сказать… Но мой наследник, король римский! Вы забыли о нем? А ваши клятвы, ваши принципы, ваши доктрины!.. Вы заставляете меня трепетать за будущее!..
Потом он удалился в свой кабинет и начал принимать каждого поодиночке.
Первым был вызван Камбасерес и вскоре вышел с просветленным лицом.
Вторым был Кларк. Его император держал почти два часа, и когда наконец он появился на пороге приемной, все заметили пот, обильно струившийся по его лицу.
На очереди оказался Савари.
Доблестного герцога Ровиго все считали конченым человеком. Не он ли, министр полиции, проморгал заговор и проявил легкомыслие, чуть не приведшее к концу империи? А его поведение во время ареста? Его разговор с начальником тюрьмы, о чем было известно всему Парижу? Нет, портфеля он не сохранит, и хорошо, если отделается только этим, — таково было общее мнение. Даже Фуше приехал из своего поместья, чтобы оказаться рядом, когда Наполеон приступит к смене министра.
Направляясь в кабинет Хозяина, Савари шел нетвердым шагом, и все молчаливо расступались перед ним, словно перед прокаженным.
9
Когда он вошел, Наполеон листал какие-то бумаги. Продолжая это занятие и не поднимая глаз, император сказал:
— А, это вы, Савари… Я вот просматриваю кое-какие донесения прошлых месяцев. В частности, из Женевы. Там имеются прелюбопытнейшие сведения…
Он вдруг посмотрел на министра долгим взглядом, и тот почувствовал, как мурашки забегали у него по спине.
— Что же вы, Савари, так оплошали? Префект Лемана посылал депешу за депешей. И предсказал почти математически точно то, что произошло затем… А вы что ответили ему?..
Савари молчал, и можно было услышать, как стучат его зубы.
— Впрочем, не трудитесь. Копии ваших ответов передо мной. Что ж вы так оплошали, Савари?
— Сам не знаю, ваше величество, — выдавил из себя министр. — Вы столь мало придавали значения этим филадельфам…
— Ах так, значит, виноват я. Понятно. Я всегда и во всем виноват…
— Простите, сир, я не то хотел сказать.
— То, Савари, вы хотели сказать именно то. И это правильно. Я виноват в том, что сделал вас министром, и в том, что не контролировал вашу деятельность, что слепо доверял вам, и еще во многом другом, Савари.