— Вы правы, Петр Петрович. Теперь мне только и остается заботиться о своем здоровье. — Он угрюмо усмехнулся и спросил: — А вы можете, доктор, исследовать не только тело, а душу, например?
— Вашу, пожалуй, нет, — раздумчиво и серьезно ответил Воскресенский. — У меня сложилось о вас слишком расплывчатое понятие.
— Вы с первых дней не можете побороть неприязнь ко мне. Помните, как после столкновения солдат с рабочими я попросил вас дать подложное медицинское заключение… И все-таки желаю вам здравствовать, доктор. Устраивайте свою лечебницу. Это, должно быть, станет прекрасная лечебница.
Площадь перебегал мальчишка с пачкой газет.
— Новости! Новости! Только что полученные новости! — кричал он, предлагая прохожим свежие газеты.
Грязнов как-то неловко дернулся на сиденье, перегнулся, хотел крикнуть газетчику. И не крикнул. Снова ссутулил плечи, опираясь всем телом на трость.
Кучер, не глядя на него, сказал:
— Я, Алексей Флегонтович, двадцать пять лет с вами езжу. На спину посмотрю и то уже понимаю, в каком вы чувствии. Сегодня чувства ваши почти как расхристаны.
— Чего? Чего? — изумился Грязнов. — Как это расхристаны?
— Ну, коли проще говорить… Вот держали вы кошелек с серебром, он у вас вырвался, шмякнулся на землю, и все серебро раскатилось. Там монетка, тут монетка, а общего счета нету…
Грязнов помолчал, обдумывая сказанное кучером. «Было ясное понятие в своем назначении и улетучилось, нет ничего: ни идеалов, ни стремления к делу, всегда так любимому…»
— Ты болтай, Антип, болтай, — сказал он, вспоминая, что кучер всегда забавлял его своими рассуждениями. — Только поглядывай за дорогой. Не вывали.
Снег разжиз и брызгал из-под полозьев. На поворотах санки заносило. С Зеленцовской они только что выехали на Большую Федоровскую улицу.
— Осмелюсь спросить, Алексей Флегонтович, — начал Антип. — Куда вы теперь направлятесь?
— Что? — Грязнов очнулся от дум. — А… вот ты о чем… К цветочнице из Лодзи. В Польшу… Знаешь, дама, которая умеет любить… К ней…
Антип степенно откашлялся. Он хоть ничего не понял, но согласно кивнул.
— Бабы энти любят, ежели есть деньги…
— А у меня есть деньги, Антип. Жил не размашисто, все в делах. Есть у меня деньги.
— Тогда можно, — одобрил кучер. — В трактире, когда сидишь, и то обновляешься. Обновление требуется… Опять осмелюсь: супруга с сыном осталась? Поди, не пондравится ей?
— А это уже не твое дело, — строго сказал Грязнов. — Приостанови.
В просветах домов вдалеке виднелась фабрика. Шел густой черный дым из труб. Окна отблескивали в солнечном свете. Грязнову даже почудилось, что он слышит гул, рвущийся из ее окон.
Он тяжело вылез из санок, стоял, вглядываясь вдаль— то ли от ветра, то ли еще от чего — слезящимися глазами. Двадцать пять лет назад с этого же места он рассматривал фабрику жадными глазами. Были надежды. Была молодость…
— Езжай, — грубо сказал он кучеру, залезая и усаживаясь поудобнее на кожаном сиденье. — И молчи…
— Куда уж как понятно, — отозвался на это Антип. — Мне в спину посмотреть — все ваши чувствия видны. Нынче они вроде как расхристаны. А все отчего?.. Оно и конечно…
И долго еще Антип бормотал себе под нос, пока вез Грязнова к поезду на Московский вокзал.
Послесловие
Вскоре после войны, в самом начале пятидесятых годов, в фабком комбината «Красный Перекоп» (бывшая Ярославская Большая мануфактура) пришло письмо из Польши, из Лодзи. Взглянули фабкомовские работники на подпись, прочли письмо, и — ахнули. Объявился! Объявился человек, которого все считали давно сгинувшим.
Написал письмо бывший директор мануфактуры Алексей Грязнов.
Двадцать пять лет служил верой и правдой фабрикантам Карзинкиным ученый инженер Грязнов. Талантливый организатор производства (громадная, одна из старейших в России фабрик, считалась при его правлении лучшей, передовой, в современном значении), он в то же время совмещал в своем характере самодурство, бессмысленную жестокость к подчиненным, угодливость к власть имущим. В цехах и отделах были у него свои доглядчики — все знал: кто принес газету и читал рабочим «про политику», кто обронил неуважительное слово об администрации. Фабрика содержала свой полицейский штат; не без помощи Грязнова провинившегося брали на заметку, потом, в лучшем случае, выкидывали за ворота, чаще подбирали более тяжелую «вину»: сажали в тюрьму, отправляли в ссылку. Многие семьи по указке ученого инженера оставались без кормильцев.