— Махмуд?! — открыл рот Ахмат.
— Да, Махмуд, — спокойно кивнул Темир. — А чему удивляешься?
— Я его ненавижу!
— Придётся полюбить! — отрезал Темир. — И тайну его происхождения я тебе открою. Он — урусут.
— Что?!
— Урусутом, говорю, является Махмуд, — повторил Темир. — Ты что, от страха потерял ясность ума?
— У-ру-сут!.. — Ахмат ещё шире раскрыл свой рот. — Но ты же, отец, всегда твердил, будто он кыпчак.
— А где ты видел кыпчаков такого роста и таких широкоплечих, как Махмуд? Где?
— Нигде! — заморгал Ахмат.
— Так вот, тебе первому открываю, что Махмуд урусут. Об этом он и сам не знает. Да ему, видно, безразлично происхождение, ведь не рабом у меня живёт, а полнокровным семьянином. Ну да ладно, это не важно. Урусутского языка он не знает, с самого мальства считает себя мусульманином. Правда, до молитв Аллаху он не особо охоч, зато рьян в бою и за сотни походов и тысячи стычек с врагами не получил ни одной серьёзной раны. Так что тебе он будет надёжной защитой.
— Я не нуждаюсь в его защите, — запальчиво возразил Ахмат.
— А у тебя действительно башка не на том месте сидит! — вскочил, как облитый кипятком, Темир. — Да ты знаешь, ферганский баран, что Махмуд один целой сотни конницы стоит?
— Но будет ли он мне служить, как тебе? — не обращая внимания на всплеск гнева отца, поинтересовался Ахмат.
— Будет! — твёрдо заверил Темир. — Если не будешь его обижать. Урусуты не любят оскорблений, особенно такие гордые, как Махмуд. А ты, я замечал, всякий раз при встрече пытаешься унизить его. И он не отвечает тем же только потому, что ты мой сын, а то тебе давно бы несдобровать. Послушай старого и многоопытного человека: не тревожь попусту Махмуда, и он будет служить тебе верой и правдой.
— Хорошо, — скрепя сердце согласился Ахмат. — Пока ты с нами, Махмуд будет служить тебе.
— Нет, сын! — решительно возразил Темир. — Я уже стар душой и телом и на первом же бархане скончаюсь, а быть закопанным в пустыне не хочу. Здесь, в Бухаре, моя земля, здесь я и умру. Да и в таком трудном деле я вам только обуза. Здесь, в моём доме, я останусь один, такова, видно, воля Аллаха. И слуг мне не надо.
— Но как же без слуг?! — удивился Ахмат. — Оставь себе этого урусута, он мне не нужен, я ненавижу его!
— Замолчи, безмозглый шакал! — распалился новым гневом Темир. — Без Махмуда ты споткнёшься о первую же кочку.
— У меня есть свой проводник.
— И кто же?
— Хасан!
— Ах, Хасан! — ещё больше возбуждаясь, заходил вокруг чинары Темир. — И эту овцу ты к себе в проводники записал? Да он даже недоимки с дыхкан собрать не смог. Я с него шкуру хотел содрать, чтоб было обо что ноги вытирать. И чтобы я даже имени этого не слышал!
— Ладно, я понял, — поднялся Ахмат. — Но всё же тебе нужен слуга, — притворно вздохнул он.
— Молчи, сын! — растрогался Темир. — Я знаю, сюда нагрянут люди Шомбоя: или мой кровный враг Удбал, или эти два монгола вместе. Они будут пытать слуг, и те не выдержат и расскажут, куда ты пошёл. Нет, Ахмат, забирай всех. Я прожил жизнь, мне от неё уже ничего не надо. Аллах зовёт меня к себе, и наступает пора отчитаться перед ним за все мои грехи. Не теряй время, прикажи выносить добро из дома. Да, чуть не забыл... а впрочем... иди, только позови мне Хубисхала, он проворней Мустафы. И вьючьте верблюдов скорей, сегодня ночью вы должны уехать.
— Ты что, отец? — испугался Ахмат. — Смотри, какая буря надвигается. Нас на первых же шагах песком занесёт.
— Молчать, сын овцы, а не достойной Гюльджан! — опять сорвался на крик Темир. — Говорю же — у тебя проводник, который через ад подземный проведёт, да так, что сам шайтан не заметит, и в Каракумах ему каждая песчинка знакома. А от Шомбоя нужно только ночью уходить, и именно в бурю. Вас же ни один шакал в Бухаре в такую погоду не увидит. Следы ваши заметёт песок, сосун несчастный! Зови Хубисхала и немедленно собирайся.