Ахмат, не на шутку озадаченный, как ему казалось, гибельным планом отца, всё-таки распорядился готовиться к походу. Хубисхалу же Темир велел разыскать отряд Махмуда. Вскоре и этот приказ был выполнен, благо Махмуд ушёл недалеко. Но он уже успел кое-что отобрать у данников, кое-кого выпороть, а одному собственноручно отсёк голову. Темир отвёл Махмуда в укромное место, чтобы поговорить наедине.
— Вот и настала пора нам расставаться, — хриплым, с плаксинкой голосом молвил Темир.
Махмуд, молчаливый как истукан, на слова своего господина почти не прореагировал, лишь слегка передёрнул плечами и ещё более посмурнел. Его красивые голубые глаза потускнели, как бы пряча их вечную грусть подальше от людского взора. С самого детства он не умел улыбаться, но выражение этого дикого, печального взгляда не особенно пугало незнакомых: им казалось, что Махмуд добр. Да так, наверное, и было бы, живи он в других условиях. Однако сказались преподнесённые в раннем детстве кровавые уроки, которым Махмуд не мог противиться, — да он просто не знал, что такое добро и ласка: его не мать ласкала, а вражья сабля. Резать и пить кровь — этому он был научен сызмальства и ничему кроме. Русская природа наделила его исполинской силой, и он чувствовал в себе эту силу и давал волю этой силе, потому что его учили только убивать, и убивать так, чтобы жертва корчилась в муках, просила пощады. И это внешнее добродушие являло разительный контраст с его изуверскими привычками, что в полной мере испытывали на себе попавшие в его лапы.
И ещё одно было непонятно ни самому Махмуду, ни окружающим — его происхождение. Всю жизнь Темир твердил, что он кыпчак. Но, разглядывая своё отражение в воде, Махмуд каждый раз думал, что не тюрк он и даже не потомок согдиан. Хотя ещё жило предание, что некоторые согдиане были белокурыми. Спустившись с Памира, они ушли в Европу, дав начало каким-то другим народам. Были, но сейчас нет среди местных племён людей с таким телосложением, цветом кожи и, главное, с такими голубыми глазами. Махмуд видел много невольников, приводимых в Бухару на рынок из далёкой страны, которую называли Урусутией. Те невольники пытались заговорить с Махмудом, принимая его за своего. Он не знал их языка и не мог ответить, но его самого поражала непонятная жалость к этим несчастным, тоскливыми взглядами сжигающим душу Махмуда. Он чувствовал в них что-то до боли щемящее, смутно знакомое и такое близкое и родное, что хотелось рыдать. И в голове возникали туманные, далёкие видения. Он смутно помнил огонь, кровь и мёртвые и живые лица именно вот таких, похожих на него людей. Но на подобные сомнения Махмуда Темир всегда отвечал: «Ты помнишь о нашем походе на Урусутию. Твои отец и мать — кыпчаки. Они погибли в том походе от урусутского оружия, и я усыновил тебя. Запомни: ты кыпчак!» Потом были новые кровавые поручения Темира, и Махмуд весь отдавался служению своему благодетелю. Резал, убивал, сдирал кожу с соплеменников Темира и никогда не перечил хозяину. Никогда! Вот и сейчас его даже не удивили слова Темира: «Настала пора расставаться...»
— Ахмат попал в беду, — сказал Темир. — Ты поедешь с ним к темнику Ногаю в Золотую Орду. Но не привычным путём вдоль берега Окса, а кружным, через Каракумы. Пройдёте южнее Гирканского моря, затем на север всё тем же берегом.
— Когда ехать?
— Сейчас.
— Там буря, господин!
— Махмуд, ты в пустыне даже в бурю — как сокол в небе. Так надо. Ждать нет времени.
Темир обнял Махмуда и — отвернулся.
Глава вторая
Буря в пустыне действительно разыгралась не на шутку. Даже здесь, в Бухаре, чувствовалось нестерпимое и жуткое дыхание ветра.
Ахмат попрощался с отцом без лишних любезностей. Темир только успел шепнуть ему на ухо: «Береги Махмуда, без него пропадёшь». — «Ладно, посмотрим», — сквозь зубы процедил Ахмат, в очередной раз демонстрируя неприязнь к голубоглазому рабу.
— Махмуд! — спотыкаясь, подбежал к любимому слуге Темир. — Махмуд! Не ходи на Амуль[18]. Перейди Оке северней. Там есть броды. А потом — в пустыню, и скорее.
Махмуд ничего не ответил, но всем своим видом дал понять, что приказ благодетеля выполнит. И Темир только сейчас, в час расставания, понял, что теряет самого близкого человека, настоящего товарища. Да, жизнь прошла, теперь можно и умирать. Но всё равно гнетёт чувство страха перед неизвестностью потустороннего мира. Как там тебя примут? Какой самый страшный грех перед Аллахом ты совершил? Что не даст возможности хотя бы там обрести покой? Атак хочется покоя! Всё тело словно в нарывах, ноги не держат. Да, нужен покой, ох, как нужен!..