Передо мной появляется Конмак, черты его лица уже не такие яростные.
— Ты не приманка, — говорит он.
— Хорошо, но как же те дети, о которых ты просишь?
— Дагда хочет устроить брак между греческим мафиози и одним из его сыновей. Я единственный, кому больше восемнадцати, не священник, и не женат.
— Подожди, так твой отец - Дагда?
— У него целая армия сыновей, — он пожимает плечами.
— И я — твое оправдание, чтобы не жениться?
— Есть повод жаловаться?
— Ты прав, — я снова склоняю голову.
Насколько помню, аукционный дом был полон сутенеров. Если бы кто-то из них купил меня, я была бы заперта в борделе, вынужденная заниматься сексом с десятками мужчин. Некоторые из этих торговцев плотью вводят своим женщинам наркотики, чтобы те были послушными и зависимыми. Это была бы медленная, унизительная смерть.
Дрожь пробегает по позвоночнику, и я с ужасом думаю о других альтернативах.
Сбор органов и Танатос.
— Так что насчет похода в универмаг?
— Должно быть, Мэйв сказала ему о твоем местонахождении, потому что я точно не стал бы этого делать. Я следил за тобой, потому что ты моя.
Моя.
Сердце замирает от этого чувства собственности.
Его рука поднимается и движется к моему плечу, кожа трепещет от предвкушения. Я двигаюсь навстречу его прикосновению, нуждаясь в его уверенности и тепле.
— Знаешь, почему я не выстрелил этому ублюдку в затылок? — пробормотал он.
— Почему?
— Публика. Слишком много свидетелей. Слишком много камер.
— Ох.
— Убийство близких к Ураносу привело бы к войне. Греки пришли бы за мной, моими братьями, их семьями и Дагдой. Тогда мы бы ответили. Один и Шанго будут стоять в стороне, наблюдая, как мы уничтожаем друг друга, а затем придут и уничтожат то, что осталось.
— Конмак, — шепчу я, мой голос едва слышен.
— Лу.
— Что?
Рука по моему плечу скользит вверх по шее, взрывая искрами каждое нервное окончание на моей коже. Он касается моего лица и проводит подушечкой большого пальца по скуле.
— Меня зовут Лу. Я сказал, чтобы ты обращалась ко мне так.
— Хорошо, — пробормотала я. — Я твоя?
— Да, — отвечает он низким голосом. — И я буду защищать тебя, несмотря ни на что.
Он говорит это с такой убежденностью, что мне ничего не остается, как довериться ему. Воздух потрескивает, и мое дыхание учащается. Обычно я не склонна к перепадам настроения, но его близость вызывает воспоминания о его рте на моей киске и о том, как он заставил меня разрываться на части своим языком.
Несколько часов спустя он спас меня от верной смерти, получив ножом по лицу. Не могу поверить, что я только что обвинила этого героя в том, что он использовал меня как пешку.
Он приближается ко мне, его губы оказываются на расстоянии поцелуя, и я таю от тепла его дыхания.
Дверь распахивается, и в комнату врывается Гермиона, её чёрные кудри подпрыгивают, а глаза расширены.
— Дядя Лу, — кричит она. — Что случилось с твоим глазом?
Глава 16
Лу отпускает меня и отступает назад, когда Гермиона бросается к нему, обхватывая руками его талию. Он подхватывает её и прижимает к своей груди.
— Ничего страшного, — шепчет он ей в волосы. — Просто маленькая царапина.
Девочка поворачивается, рассматривая меня. Я напрягаюсь, и на моем лице появляется улыбка.
— Это был папочка? — спрашивает она.
Он колеблется, прежде чем сказать:
— Не беспокойся о нем. Или обо мне.
Моя рука поднимается к груди. Я смотрю на Гермиону, разглядывая ее волосы и округлые щечки. У нее черные волосы, как у меня и Арии Маркос, женщины, которую убил Танатос. У девочки зеленые глаза, что тоже характерно для нас с Арией.
Прогоняю мысль. Возможно, это просто совпадение. Гермиона — его племянница, а не заложница или военный трофей. Маленькая девочка только что назвала его своим дядей.
Она продолжает засыпать его вопросами о ранении, не желая верить, что в этом может быть виноват кто-то еще, кроме ее отца.
Любопытство пронзает меня, как клеймо, незнание правды мучительно. Я должна молчать, быть скромной, может быть, даже вернуться за стол и убрать остатки ужина, но я не могу пошевелиться. Не могу отвести взгляд.
— Ты сказал, что его заперли, — шепчет Гермиона, ее голос подавлен.
Моё сердце замирает.
Лу глубоко вдыхает. Это не отличается от того разочарования, которое он выказывал в тот раз, когда я бросалась обвинениями. Похоже, его волнует только одна тема: Танатос.
— А кто твой папа, милая? — спрашиваю я. — Может, я смогу помочь.
Он поворачивается ко мне, оскалив зубы.
— Ты его не знаешь, — уже более мягким голосом он обращается к Гермионе: —А Леда знает, что ты здесь?
Её щёки розовеют, предположительно от чувства вины, и она слегка покачивает головой, размахивая кудрями.
— Это было «да» или «нет»? — спрашивает Лу.