Мы всю ночь выясняли отношения, так и не обнявшись. Моей мечте о близости не суждено было сбыться на следующий день и даже через неделю.
Молодая жена, плоть которой оставалась для меня недосягаемой тайной, оставалась загадкой, несмотря на то, что в её роду были приняты весьма странные обычаи, касающиеся первой ночи.
Что и как предпринимали её родичи, я так и не понял, но простыню с символом целомудрия торжественно предъявили гостям. Этот ритуал означал, что моя жена до свадьбы оставалась девственницей, но удостовериться в этом я не мог.
Нет, ничего такого про неё сказать не могу. В рамках моих знаний, скорее всего она была невинна на момент дефлорации, в чём я не до конца уверен по причине неосведомлённости.
Линда извивалась, кричала, плакала и закатила жуткую истерику. Это случилось спустя два месяца после свадьбы. Хорошо, что так. Я уже думал, что в этой жизни мне не удастся отведать запретный плод.
К тому времени я успел познать прелесть семейных отношений. Линда ревновала меня к каждому столбу, по несколько раз на день закатывала истерики, остановить которые было невозможно.
Дальше спираль странностей моей жены закрутилась и вовсе лихо. Её бесило всё подряд. Угодить жене было невозможно в принципе. Зато рос список потребностей, удовлетворить которые мог разве что арабский шейх.
Линда транжирила деньги, словно у неё был тайный счёт, способный удовлетворить любые желания. Сексуальный паёк выдавался строго лимитированными дозами, когда на своей ладони она могла поместить определённое количество выданных мной денежных знаков.
Интимный голод был таков, что приходилось постоянно пользоваться ванной комнатой и кулаком правой руки. И всё же я её любил.
Любил, несмотря на то, что она не желала ухаживать за ребёнком, не прибиралась в доме, не готовила обеды и ужины. Я был рад тем крохам любви, которые доставались, когда у жены было хорошее настроение.
Попытки как-то изменить вектор отношений или порядок в доме были напрасными. Линда начинала рыдать и сыпать обвинения.
Через несколько минут психической атаки я был изнурён настолько, что готов был не просто согласиться с её условиями, но ещё и приплатить.
Как только я пытался с ней поговорить, призвать к хрупкому семейному согласию, Линду начинало трясти. Она немедленно впадала в прострацию, закатывала глаза, начинала кричать.
Далее шли приступы обвинений, которые следовали один за другим. Моя вина росла по спирали в геометрической прогрессии, доходя до степени смертельных грехов, искупить которые можно только кровью.
Я был виноват одновременно в том, что приносил мало денег и в том, что вечно пропадал на работе. Мне инкриминировались тотальные измены со ссылками на опредёлённые личности, большую часть которых я даже не знал.
Линда перечисляла десятки фигурантов, которые обеспечивали жён всем необходимым, находясь рядом с ними круглосуточно, при этом удовлетворяли их материальные, духовные и физиологические потребности в немыслимых объёмах.
Мало того, что эти обвинения были обидными, они являлись поводом для отлучения от секса, которого не было в принципе.
Спросишь, как я не сходил с ума?
Не знаю. Выдержал.
Был ли я хладнокровен? Увы, нет. Мои нервы закручивались в морские узлы, развязать которые невозможно даже теперь, когда этой женщины нет в живых.
Линда систематически устраивала концерты по заявкам, которые подавал вовсе не я.
Чего только я не предпринимал: встречную истерику, выяснение отношений, призыв к примирению и разбор полётов. Ничего не работало.
Иногда я не выдерживал давления изнутри и снаружи, выдавал Линде оплеуху или пощёчину, после чего рвал на ней одежду и трахал, как последнюю суку. Нет, я её не насиловал. В такие минуты она безоговорочно подчинялась и просила ещё.
Каждый раз, когда нервы окончательно сдавали, отношения налаживались на месяц или около того, после чего весь спектр кошмарных отношений повторялся.
Иногда казалось, что Линда намеренно провоцирует меня на физическое воздействие. Для меня этот метод был неприемлем, а она испытывала явное удовольствие.
Когда случались периоды тихих размеренных отношений, она предпочитала секс, когда женщина находится сверху. При этом ей нужно было непременно сжимать соски так, что даже у меня каменели яички, чувствуя боль.