– Не хочется брюки мочить.
– Мы голышом. Нет же никого. Ночью купальник не нужен.
– А ты?
– И я тоже.
Оля одним движением сбросила платье, сняла трусики, закрутила косы бубликом, подвязала косынкой.
Её груди стояли торчком. Виталий засмотрелся.
– Нравятся? А так? – Оля покрутилась, отклячивая попу, подтягивая животик.
– Ещё бы.
– Искупаемся, ещё больше понравится. Поплыли.
Оля побежала, смешно виляя задом, сходу нырнула. В воде она выглядела и плавала потрясающе. Голубоватое лунное сияние добавляло романтики и таинственности. Девушка казалась русалкой.
Они плыли совсем рядом, иногда задевая друг друга телами, отчего между ними проскакивал чувствительный разряд.
На берегу Оля накинула мужскую рубашку, прижалась к Виталию корпусом. Он чувствовал прикосновение к груди сосков и чего-то ещё, щекотавшее низ живота.
Ребята стояли неподвижно, прислушивались к биению сердец и замедленному, намеренно сдерживаемому дыханию. По телам бегали табуны жёстких мурашек, вызывая озноб, хотя воздух был всё еще раскалённый.
Оля дотянулась до Виталькиных губ в ожидании поцелуя, обхватила за спину, вжалась в него, словно хотела приклеиться. Естество у парня восстало, начало призывно толкаться. Отказаться от зова природы не было никакой возможности.
– Что ты со мной делаешь, Оля!
– Неужели не видишь, дурачок, я влюбилась в тебя, как майская кошка. Хочу, всё хочу, тебя хочу. Чувствуешь мою похоть, сладенький мой. Сейчас задохнусь. Бери, всё бери. Ну же!
Виталий осторожно уложил девушку на полотенца и брюки. Минутная растерянность прошла тотчас, как только юноша вспомнил Генкины слова о том, что будут пить молоко прямо из сосцов.
Аккуратные груди почти умещались в ладонях, были плотными. Прикосновение к ним вызывало эйфорию. Захотелось потрогать всё, что ещё недавно было сокрыто под покровами одежды.
Ребята сосредоточенно занимались, каждый своим делом, не замечая, что стонут в унисон. Всё получилось само собой, хотя Виталий совершенно не представлял, что нужно делать. Сработала генетическая память.
Оля кричала так, что пришлось зажимать её рот ладонью.
Когда всё было закончено, Виталий упал рядом с девушкой на песок, не в состоянии выровнять дыхание.
– Я люблю тебя, Олечка! Не представлял, что это настолько здорово. Можно, я ещё…
– Милый, тебе всё можно.
В конце августа неожиданно приехал Генка. Что-то у него с невестой не сладилось.
– Ну, её, Виталец. До хрена хочет. Я человек свободный, степной. Мне недостаточно одной лошадки, даже если она элитная. Люблю жить в табуне. Да, братишка, а Оля Норина здесь?
– Тебе зачем?
– Спор у нас незаконченный, дружище, спор. Последнее слово всегда должно быть за мужиком. Ладно, пойду генеральше представлюсь. Лидия в принципе знает, что я приеду, но всё равно нужно доложиться. Вечерком посидим у костра, я несколько пузыриков привёз. Заживём, брат. Чувствую волю, настоявшийся степной запах, ржание кобылок. Как я по ним соскучился. Так и хочется крикнуть, девки, я здесь, с вами-и-и!
Вечером половина лагерных жителей сгруппировались у костра. Жарили шашлыки, пили водку с пивом, пели под две гитары.
Оля медовым голосом выводила чувственные рулады. Виталий едва не расплакался, настолько драматическими и грустными были тексты песен.
Генка Веселил всех. Несмотря на непристойности и вульгарное остроумие он был в центре внимания.
Друг постоянно кого-то целовал и тискал, не стеснялся залезать под юбки, хлопал по крутым бёдрам, щупал груди, целовал в губы.
Его поведение было для Виталия непонятно и неприятно, хотелось уйти. Он ждал Олю, хотел пройтись с ней перед сном, при удачном стечении обстоятельств нырнуть в глубину ущелья любви, что уже превратилось не просто в привычку, в потребность.
Шумный, жизнерадостный друг вдруг подошёл к Оле, обнял, запрокинул её голову, прижал к себе, ухватившись за зад. Девушка не сопротивлялась.
– Как я рад тебя видеть, Олюня. Цветёшь, подруга. Давай выпьем на брудершафт.
В груди у Виталия образовался ком, заперший дыхание. Его затрясло. Юноша развернулся и ушёл в лагерь. Спустя час или два, успокоившись, захотел поговорить с подругой.
Её нигде не было. Генки тоже.